Ваня побежал кормить деда, но по дороге был остановлен приезжими бандитами.

Что же за это короткое время произошло? Оказывается, Боря вышел из комиссионного на крыльцо покурить, а за одно и проконтролировать друга, — вход в подвал находился в поле его зрения. Бахусов заметил, что вопреки их договору Ваня выйдя от Василия пошёл в противоположную от магазина сторону. Тут как тут на пороге комиссионного появились бандиты поприветствовавшие его вопросом «Какие проблемы?». Борис от страха сказал им, что у него есть приятель задолжавший ему пятьсот «зелёных» и он готов поделиться, если они помогут ему вернуть его деньги. Показал на Ивана Даниловича. Те посадили вышедшего из магазина грузчика в свой ржавый «Форд» и поехали за Грешновым.

— Притормози, сынок, — услышал Ваня окрик из обогнавшего его и с визгом затормозившего автомобиля.

Грешнов остановился и, глядя на искусственно свирепые лица ребят, торчавшие из окошек авто, засмеялся. Бандиты смутились, не рассчитывая на такую реакцию.

— Что смеёшься? Мы что, похожи на клоунов, — спросил сидевший за рулём.

— Смеюсь, что «сынком» назвали. Отца-то я похоронил, в армии отслужил. «Сынковать» вроде как некому.

Иван Данилович, в отличие от Бориса, совершенно не испугался ребят, корчивших из себя телевизионных бандитов.

— Тут к тебе вопросы есть, — сказал водитель. — Говорят, ты долгов не возвращаешь.

Он кивнул на заднее сидение, где в окружении двух других бандитов Грешнов увидел Бориса Бахусова.

— Вы что, обалдели? — испугался за них Иван Данилович. — Отпустите его и езжайте домой. Если кто прознает, чем вы тут занимаетесь, вам не поздоровится.

И столько было правды и сострадания в его словах, столько нелицемерной братской любви, что бандиты не знали, как себя вести. Они вытолкнули Бориса из машины, и сидевший за рулем сказал:

— Разбирайтесь сами, как хотите.

Выругался вдогонку и машина уехала.

— Зачем ты каждому встречному рассказываешь, что я тебе должен пятьсот долларов? — спокойно спросил Ваня.

— А деньги где? — вопросом на вопрос ответил Бахусов, которому было стыдно за свою слабость.

— Послушай, Боря, давать тебе деньги или не давать, на то была и есть моя личная воля.

— Нет, не твоя. «Баксы» дал тебе Ласкин?

— Да.

— Для чего? Чтобы ты мне половину отдал? Ты, наверное, неправильно его понял. На самом деле он дал тебе их только для того, чтобы ты передал их мне. Я ещё с ним поговорю, узнаю.

— Поговори. Узнай, — согласился Ваня.

Покормив деда макаронами с мясом, Ваня поехал на репетицию в народный театр.

До армии он посещал студию при народном театре. На службу его провожали во фраке Евгения Онегина, в цилиндре, в плаще, в белых перчатках. Казалось, всё это было сто лет назад. После армии от их студии ничего не осталось. Ребята-студийцы жили новой жизнью. Кто-то служил ещё в армии, кто-то был в труппе народного театра. Пять человек, три парня и две девочки, поступили в театральные училища. Ваня со всеми поддерживал связь.

Когда Грешнов занимался в студии, то репетировал Хлестакова в «Ревизоре» и графа Альмавиву в «Женитьбе Фигаро». Жизнь казалась легкой и понятной. А вернувшись после армии на «гражданку», он почувствовал, что смотрит на всё уже другими глазами, и нет той непринужденности, той легкости бытия. Решил, что подобное состояние и называется словом «повзрослел».

Боря Бахусов по прозвищу «Седой», посещавший вместе с ним студию, духом театра не проникся, и даже вспоминать о своей короткой жизни в искусстве стеснялся. Он какое-то время работал в «шиномонтаже» у отца, а затем, по просьбе Льва Львовича, устроился грузчиком в комиссионный магазин к Бунтову.

В театральную студию Ваню с Борей привёл Костя Дубровин, много лет отдавший народному театру. Завзятый театрал, до самого последнего времени преподававший в МГУ русский как иностранный, Костя и теперь не пропускал ни одну премьеру.

Вернувшись из народного театра, Ваня покормил деда ужином. Он собрался было идти домой к матери, но раздался телефонный звонок.

— Не говори с ним, — посоветовал Пётр Кононович, — должно быть, уже пьяный совсем.

И как в воду смотрел.

— Ну, понятно, понятно. Сейчас он особенно старенький. Особенно больной, — говорил Василий пьяным голосом. — Ты и посуду ему помой, и влажную уборку сделай. Уже сделал? Ну, понятно, что это отдельно надо делать. Куда уж деваться? Ну, а что я? Постоянно сыто-пьяно, живу приятно, пью «Чинзано», пью «Мартини», виски пью. Как это? Я уже пел: «Сыто-пьяно, пью „Чинзано“». В квартире ремонт сделал, мебель подкупил и прочее. Вот, на днях ходили с Наташкой, новую мебель заказывали. Ты видел мой ремонт? Обязательно приходи посмотреть. Давай, давай. Приходи всей семьёй. А то Наташка говорит… Может, даже от Мартышкина. А мне всё равно, я приму чужого ребёнка. Я детей люблю, ты, Костя, меня знаешь.

— Это не Костя, ты с Ваней беседуешь.

— Обязательно. Обязательно позвоню. И вы мне звоните. Костенька, извини, я сейчас должен звонить Ивану Данилычу.

— Ты с Ваней разговариваешь! — крикнул в трубку младший Грешнов и хотел прервать разговор, как на вдруг другом конце провода произошло оживление.

— Ваня, не переживай. Деньги твои целы. Но тебе надо будет подъехать за ними на такси к ресторану «Корабль» и доставить меня, пьяного, домой. Генка Гамаюн напоил меня, хочет обобрать. Так что поторопись.