Шрифт:
— Что это вы? Опять драться?
— А мы и не драться, — сказал Яша. — Мы тебе ножки выдернем, чтобы ты не слонялся где попало. Ганя.
Стоявший слева от Петра сильно ударил его по уху.
— Так-то вы, — со слезами боли и обиды выкрикнул Петр и, схватив Яшу за отвороты его распахнутого полушубка, дернул их вниз — овчина вязко треснула и в сильном рывке податливо раскроилась до пояса.
— Ганька, — завопил Яшка, — лупцуй лярву — ведь он решил у меня всю шубейку. — Оторванные полы путались под руками Якова, мешали ему, и он стал сбрасывать полушубок, а Ганя успел еще раз засветить Петру прямо по глазам, но и тот, ловко развернувшись, бросил свой кулак под сердце Гане и кинулся вслепую по огородам. За спиной хряснул выломанный кол, дробились в перегонках набросные шаги, тяжко падали сапные матюки, но Петр успел до лога и пал в него, как в омут. Наверху еще долго матерились, свистели, бросали что-то в черноту лога, но гнаться дальше не решились.
X
Утром к Огородовым пришел староста Иван Селиванович, молодой, но плешивый мужик, с бельмом на левом глазу, модно стриженный «под польку», с ним, держа на руке рваный полушубок, — отец Яши Миленького, широкий, усадистый, в сухих яловых сапогах с задравшимися носками. Борода тугая и круглая.
Семен мазал телегу, когда во дворе появились гости.
— Позови братца, Семен Григорьевич, — сказал староста и с поклоном снял свой высокий картуз из телячьей шкуры. На вопросительный взгляд хозяина объяснил: — Он, братец-то ваш, вчера был в Борках и, уж как там было, у Якова Золотарева порушил одежину. Покажи, Игнат.
Игнат бросил на телегу полушубок так, чтобы были видны рваные полы, и присказал:
— Чистый разбой.
В руках у Семена был тяжелый гаечный ключ — он постучал им по стене конюшни, где наверху, в сене, спал Петр:
— Спустись, Петя. Тут вот к тебе пришли. — И к гостям: — В драке небось?
— Знамо, — согласился староста.
— Мой Яков с беднотой не вожжается, — обиделся Золотарев и закинул руки за спину.
С сеновала спустился Петр. Застегивая пуговицы на рубахе, подошел к мужикам. У него от распухшего переносья глаза подплыли в синих подтеках.
— Сказывай, молодец, как все было, — попросил староста Иван Селиванович и кивнул на полушубок: — Твоя работа?
— Налетали — и в кулаки. Могло быть, и задел.
— Как же ты задел, ежели все оборвато. — В круглой тугой бороде Золотарева сверкнул оскал зубов.
— Бить начали куда попадя: Яков первый.
— Платить надо, молодец, или к мировому, — заключил староста. — Теперь обсудите сами. Мировой, хоть как, присудит да еще взыщет издержки. По мне, так лучше бы без суда. А уж вы как хотите.
Петр подавленно молчал, глядя исподлобья то на брата, то на старосту. Золотарев настойчиво глядел на Петра и вдруг опять оскалился:
— Я своего выпорю. Выхожу чересседельником вдоль да поперек. А уж вы извольте денежки. Сколя, пусть положит Иван Селиван, — так в деревне все и лично, и по-за глаза звали старосту, выходило просто и ловко: Иван Селиван.
— Ваши тоже, Игнат Фомич, хват на хвате, — заметил староста. — Гляди, как они его разрисовали. Нешто закон это? Возьми-ко он сейчас да к доктору, а от него со свидетельством к мировому. Кабы самим не пришлось ответствовать. Тут, пожалуй, денежками не отделаешься. Вот так-то, по справедливости ежели.
— Да ведь мы что, Иван Селиван, — мигом осел Золотарев. — Мы можем и взять. Оно, конечно, кой черт разберет их, кобелей. А мы понимаем. Да ну его к чомору, мирового-то.
— Вот и решите согласием, — посоветовал староста и надел свой высокий картуз. Золотарев тем временем взял с телеги полушубок, уложил его на руке так, чтобы не видно было рвани, коротко сверкнул зубами:
— Но своего я вздую.
Когда Золотарев вышел за ворота, староста сказал Петру:
— Кого с праздником, а тебя с подглазником. Так, что ли? Неладно это, добрый молодец. Гляди у меня. А теперь ступай. Мы с братцем о деле поговорим.
Выждав, когда отойдет Петр, староста прислонился поясницей к накладке телеги и, блуждая своим единственным глазом где-то поверху, сказал:
— Мы, Семен Григорьевич, по вашей просьбе держали совет со стариками, и не выходит вам надела к одному месту.
— Ведь три десятины у нас, Иван Селиваныч. Как, по-вашему, много это или мало?
— Глядя по едокам.
— Я вообще о десятине. Велика ли она, по-вашему?
Староста наконец понял вопрос Огородова, но с ответом помешкал, как всегда сторонился взгляда собеседника, страдая за свой изъян:
— Десятина, Семен Григорьевич, опять же в каких руках. В добрых — прибылая, в худых — сама еле держится. А вот твой брательник, начистоту ежели, справно ведет землю. Что есть, то есть. Его наряжать не приходится. К другому ведь ходишь да ходишь — прямо-таки надоест. Выезжай, выезжай… Выезжай, черт тебя подери, сроки упустишь: земля перестоит, ничем не наверстаешь. В конце концов, так оно и выйдет. А окладной лист на все общество — вот и раскладывай потом. С лентяя, черта ты с него возьмешь, и приходится работного мужика напрягать, чтобы отчитаться по оброчным податям. Ведь он хоть и неработь, а со всей своей семьей положен в оклад. У нас таких, немочных, нынче семей восемь. На двести сорок дворов не так много, но все равно кому охота тянуть чужую лямку. А общество — на меня: староста-де распустил, не достигнет у мирян послушания. А ты вот поживешь — увидишь, как, напримерно, ведет свое хозяйство твой соседушко Кирька Недоедыш. Уж мы хотели его выслать по приговору мира — власти не дозволяют. Воздействуйте-де сами. И то сказать: шестеро у него мал мала меньше. И пороли, и в ногах у мира валялся — неймется. Сейчас праздники кончились, пора бы в поле, а он ослабнул от запоя. Не могу-де, надорвался на работе. Вот как с ним? А ведь под ним четыре надела ходит. Вот тебе и десятина. И земля, считай, яловая, и семью его содержи, да и недоимки за него плати. Ну как тут, Семен Григорьевич? Ты человек новый, грамотный — рассуди. У нас и свои есть такие, хоть сейчас готовы уйти из общества. Только дай им землю к одному месту. Вы с Петром уйдете, другие, глядя на вас, а кто подопрет общество? Вдовы, сироты, старики — на кого их? Живем пока, слава богу. Вот от переделов опять отбились. Значит, уласкивай свои загончики и живи. А мутить мужиков против общества я бы вам не указывал.