— Откуда ты? — снова повторила в тревоге, помогая его одубевшим рукам расстегнуть пуговицу на чьей-то чужой, заношенной поддевке.

— Не спрашивай, — безнадежно махнул он рукой, — скажи лучше, что у вас тут творится. Немцы? — В шепоте его, почудилось ей, звучала надежда.

— Нет у нас немцев. Партизаны…

Она хотела сказать «подают голос», но он не дал ей закончить.

— Партизаны… — Испуганно схватил свою грязную одежду и, встретившись с ее строгим, пытливым взглядом, отвел руку назад.

И ей показалось, что она обо всем догадалась и все сразу сообразила. Эта сермяга была его спасательным кругом. Попадись немцы — что с меня взять: простой мужик-работяга, была б лишь своя земля, свой конь, своя хата…

Наткнется на партизан — хлопцы, братки, выручайте! Видите, до чего довели тевтоны! Однако за счет чего и во имя чего раздобыл он себе этот спасательный круг? Чтоб натянуть его на себя, где оставил он свою честную солдатскую шинель?

Прожил Павел Жаврыд в родной хате одну лишь неделю. Да и что это была за жизнь. Ночевал в хлеву на сене. Днем тоже никому на глаза не показывался. Детей со двора не выпускали — еще придет в голову, соседям похвастаются: «А наш татка домой вернулся!»

Семь дней скрывался он так, когда вошла вдруг в избу учительница, их соседка, — до войны в одной школе работали.

Жаврыды как раз обедали.

Все трое взрослых растерялись, а дети тут же и выложили:

— Софья Ивановна, а татка поест и опять спать пойдет к коровке в хлев.

— Что с вами, Павел Тихонович?! — пораженная, воскликнула соседка. — Как вы попали сюда? Откуда?

— Не говорите, Софья Ивановна… Из самого пекла.

— А Костя мой где? Мы же с Лизой вместе вас провожали.

— Понятия не имею… Немцы окружили нас. Я выскочил. А он где, не знаю.

— Что же будет теперь!..

Соседка плакала, а Лиза стояла, скрестив руки на груди, белая, как стена.

В ту же ночь Павел Жаврыд оставил свой дом.

На прощанье он сказал жене, что будет пробираться к своим, торопливо целуя ее немые, холодные губы, обещал, что если останется в живых, даст о себе знать. Объявится, если жив будет…

И непроглядная осенняя мгла поглотила его.

После той безысходной ночи он вынырнул лишь полгода назад, вынырнул одновременно с письмом, оплаченным аргентинской почтовой маркой.

Великий грешник, он рвался на родную землю, от которой сам отступился когда-то в страхе за свою маленькую жизнь и так легко оставил ее, в горький час променяв на чужой рай.

Рай этот оказался адом, и, чтоб выбраться, из него, понадобилось изведать тягчайшую из человеческих мук — жизнь без родины.

За свою вину Павел Жаврыд жестоко поплатился, но родина простила его.

И вот теперь он стоит на крыльце своего дома — бродяга, скиталец, униженный, немолодой уже человек. Глаза выцвели, волосы поредели, и сам он словно пригнулся, стал ниже ростом. Стоит и ждет еще одного приговора: жены и детей — примут они его или нет?

Но дети спят. И ничего не знают. А жена, вместо того чтобы кинуться на шею и поливать слезами его так рано поседевшую голову, сидит, тоже без поры состарившаяся, и думает о чем-то своем.

Вспоминает, как двадцать четыре года назад в районе, на конференции, она встретилась с молодым учителем. И хотя на дворе уже стояла зима, казалось, васильки зацветали прямо на снегу — такие веселые, ярко-синие искры сыпались из его глаз, Пятнадцать верст в метель и вьюгу пешком он возвращался обратно, проводив ее до маленькой, занесенной снегами начальной школы, где она и жила.

А потом приходил каждую субботу — и тем же путем назад. Все было нипочем: ночь, полночь, а ему хоть бы что — обнимет на пороге, да разве лишь упрекнет взглядом: «Сердца у тебя нет. Выставлять человека в такую пору из дома… Не жалко меня?»

Но у нее было сердце такое, как и у него, горячее. Представила себе его одного в этом бездорожье, во тьме, и пожалела… С тех пор так и остались они вдвоем. Навсегда. А он вдруг взял да бросил их в самую тяжелую ночь, ушел от нее и от детей. И если б только от них…

Он видел, что его возвращение не принесло той радости, на которую надеялся. И в замешательстве, не зная, как объяснить эту ее холодность, ухватился за детей — они помогут ему вернуться в семью! Им нужен отец. Они смягчат ее сердце.

— Ну, расскажи мне, как вы жили тут одни. Или лучше пойдем, покажи ребят. Какие они теперь? Ты о них почему-то мало писала.

— Всего не напишешь.

Она не могла сказать ему тут, на пороге, что дети отказались от него. Отказались, глядя на страдания, выпавшие ей за то, что он, их отец, оказался слабым человеком.