— Беги скорей, опоздаешь. Да смотри за Надю держись, когда улицу переходишь.

Но Маринка уже ничего этого не слышала. Пушистым белым медвежонком, визжа, припустилась с лестницы.

Под вечер в квартиру Даши позвонили из сада — заболела Маринка. Высокая температура и рвота.

Надя, домработница Дашина, тут же прибежала к Вороновым:

— Что делать?

Те в это время обедали.

— Сейчас вызову по телефону такси, и поедете обе в сад, — отставил в сторону тарелку Воронов.

— Постой, Ваня, — в замешательстве сказала жена, — еще неизвестно, что у нее. А вдруг заразное? У нас же в доме у всех дети…

— Правда… Тогда ты не езжай, ты ближе к ребятам. Поеду я с Надей.

— Правильно, поезжай ты. Там наверняка будет врач. Все узнаешь.

— Зачем вам врач? Вот он, собственной персоной. — В комнату вошел высокий, плечистый человек лет тридцати пяти в военном — майор медицинской службы.

— Как ты кстати, Платон! — обрадовалась Галина Васильевна. — Захворала девочка, дочка нашей соседки. В детсаду. А мать в командировке. Не знаем, что и делать.

— История невеселая. — Платон снял шапку и вытер лоб. — Лучше всего мне ехать туда с кем-нибудь.

— Пожалуйста, Платон. Ваня с Надей тоже поедут. — Галина Васильевна была взволнована.

Майор взглянул в угол у шкафа, где стояла Надя, и поздоровался.

— Если у девочки рвота и высокая температура, не советовал бы Ивану ехать. Мы вдвоем справимся, — показал он глазами на Надю. — Болезнь не установлена, и вам обоим при наличии такой вот гвардии, — Платон кивнул в сторону трех вороновских мальчиков, притихших за столом, — не стоит рисковать. Подождите, выясним, в чем дело. А такси вызывайте сразу.

Платон Лагода был двоюродный брат Воронова. Он недавно возвратился из заграничной командировки и сейчас воспользовался отпуском, чтобы навестить брата, которого не видел несколько лет. Служил он в Ленинграде, жил с матерью и двенадцатилетней девочкой-племянницей, дочерью погибшего на войне брата. Да и жена брата вскоре умерла. Самому жениться, как Платон говорил, все недосуг было. «Времени не выкрою», — отшучивался он, когда приставали с расспросами.

Лагода любил свой старый город на берегу большой реки. Там прошли его детство, юность. Отсюда, прямо из института, в сорок первом и ушел на войну.

Может, все это вместе взятое и было причиной того, что хоть на дворе и стояли холода, Платон не поехал к морю, к теплу, а решил провести отпуск именно здесь, в родном городе.

— А ты обедал? — спохватилась Галина Васильевна, когда, пропустив вперед Надю, он уже собирался захлопнуть дверь.

— Я же звонил тебе, Галочка, что встретил друзей, которых не видел вечность. Пообедали в ресторане. — В голосе его была какая-то особая мягкость, относящаяся не только к Галине, а присущая ему вообще в обращении с женщинами.

Через пять минут они были на месте. Возле Маринки уже сидел врач. Молодая женщина в очках проверяла пульс, когда в изолятор вошел Лагода.

— Простите, коллега, я не педиатр… Но поскольку девочка в некотором роде моя нынешняя соседка, попросили заехать посмотреть, — несколько смущенно объяснил Лагода свое появление. — Что вы находите у нее?

— Определенно еще сказать затрудняюсь. Раздевайтесь, пожалуйста, и посмотрите ребенка. Может быть, вдвоем скорей разберемся. Сестра, дайте халат майору.

И пока Лагода раздевался, она снова склонилась над девочкой, пылающей, как в огне.

Ничего точно не мог сказать и Лагода, он так же опасался менингита, как и она.

Через полчаса Маринку отвезли в больницу.

Телеграмма не застала Дашу в Москве, обстоятельства заставили ее выехать в Подмосковье, и никто не знал, где она.

А Маринке не становилось лучше. Навалившаяся внезапно болезнь никак не желала сдаваться, и состояние было угрожающим. От ее постели не отлучались ни на минуту. Временами она бредила, что-то говорила, кого-то звала. Еще несколько дней назад румяные тугие щечки опали, губы посинели. Беспомощно вытянулись поверх одеяла исхудалые, в синих прожилках ручки. Только и остались на лице глазенки: воспаленные, они, не различая ничего, бессмысленно смотрели куда-то перед собой в пустоту.

К Маринке никого не пускали. Каждый день утром и вечером приходила в больницу Надя — проведать и принести что-нибудь. Приходили и приносили лакомства и Вороновы, но все сразу же возвращали обратно. Сколько ни просила Галина Васильевна, чтобы разрешили посидеть, подежурить, ей категорически отказывали: есть кому присмотреть за девочкой.

Только майору Лагоде, как врачу, позволяли заходить к Маринке. Он навещал ее каждый день и задерживался надолго.

Как-то вечером Маринке было особенно плохо. Она металась на постели и протяжно стонала. Обессилев, глядя на Лагоду и не видя его, тихонько позвала: