Шрифт:
— Это ты, папка? Ты приехал?
— Я, я приехал… — так же тихо отозвался он и накрыл своей холодной ладонью пылающую Маринкину ручку. — Я приехал, я с тобой. Лежи спокойненько.
Она прислушалась к его голосу, а потом неслышно высвободила тоненькую ручку и стала сама гладить его по рукаву, нащупывала пуговки.
— Ты не уедешь больше, будешь с нами всегда? Не надо, не уезжай, я буду плакать.
В голосе ее звучали слезы, тоска, но пробивались и капризные нотки ребенка, который понимал свою власть над взрослыми.
У Лагоды не было детей, и он не особенно разбирался в детской душе, но понял, однако, чего не хватало этой больной девочке. Брат и невестка рассказали ему грустную историю Маринки. И та нежность, с которой тянулась к нему эта девочка, перевернула всю его душу.
— Никогда не уеду, маленькая. Буду всегда с тобой. Засни только.
Она благодарно потерлась щечкой об его широкую руку и впервые за две недели заснула спокойно.
Даша вернулась, когда Маринка стала поправляться. Как ни просила Надю Галина Васильевна: «Не бухни сразу», — та не выдержала:
— Дарья Петровна, Мариночка-то в больнице, менингит… — и залилась слезами.
Даша только переступила порог — и словно обухом по голове. Ни слова не говоря, бросилась к Вороновым.
— Здорова! Здорова! Скоро бегать будет, — обняла ее за плечи Галина Васильевна и, как ребенка, гладила по щеке.
От этой ласки силы окончательно покинули Дашу. Она не могла ни сказать ничего, ни спросить, только припала к Вороновой, прижалась к ней.
— Не плачь, голубка, не плачь, родная. Все уже хорошо. Маринка выздоравливает. Отдохни немножко, поешь что-нибудь, и пойдем.
— «Поешь»… — Даша с укором глянула на Галину Васильевну, словно та предложила ей что-то несусветное. — Где она? В какой больнице? Без меня… одна. Сейчас же еду туда.
— Подожди, я с тобой.
…Маринка сидела на кровати, обложенная детскими книжками, игрушками, и укачивала огромную, почти с нее ростом, куклу.
— Доченька! — кинулась к ней Даша.
— Мама! Мамочка! — радостно закричала Маринка и вдруг заплакала.
— Ну как ты, доченька? Ничего у тебя не болит? — обнимала ее Даша, не замечая ничего вокруг.
— Не болит! Смотри, вот! — Маринка протянула куклу с длинными косами. Та взмахнула густыми черными ресницами и медленно опустила их на синие стеклянные глаза. Так же, как Маринка, позвала: «Ма-ма!»
— Откуда у тебя это? Кто подарил? — изумилась Даша.
— Папа. Мой папа приехал, — серьезно объяснила Маринка, заботливо укутывая куклу. — Ты разве не видела его?
— Н-нет, еще не видела… А ты?
— Конечно, видела. Он вчера тоже был. Читал про «Буратино» — это такой деревянный мальчик, мама. Ты мне тоже про него почитаешь?
«Значит, Маринку навещал Андрей, — не разобравшись как следует еще в своих ощущениях, невольно обрадовалась Даша. — Сидел тут и мучился, понимал свою вину…»
— Доченька, солнышко мое ясное! — склонившись над девочкой и без конца целуя худенькие ручки, со слезами на глазах еле слышно повторяла Даша.
Она гладила светлые кудри Маринки и чувствовала, как радостно бьется сердце.
«Был, был здесь…»
Как-то, придя со двора, Маринка спросила:
— Мама, а мой папа умер?
— Почему умер? Он в командировке. Кто тебе сказал, что умер? — недоумевала и даже испугалась этого вопроса Даша.
— Никто. Я сама знаю. Когда люди долго есть-есть, а потом уйдут и их долго нет и нет, значит, умерли. А мой папа был-был у нас, а потом ушел, и его совсем нет. Значит, умер.
Маринка пыталась по-своему объяснить отсутствие отца, легко, без грусти на лице.
Не зная сразу, как сказать обо всем дочке, Даша спросила совсем не о том, о чем думала:
— А ты любишь его?
— Люблю. Он меня на велосипеде катал, и книжки читал каждый вечер, и в кино водил. — Так же легко и беспечно она снова обратилась к матери: — А ты не любишь его?
— Почему? — хотела улыбнуться Даша и не смогла, только вздохнула: где Маринке разобраться в том, что произошло…
— Напиши тогда, чтоб скорей приехал. — В голосе девочки была обида. — У всех папы уедут и приедут, а мой — нет… — И она заплакала теми детскими слезами, которые тут же приходят и тут же высыхают.
— И твой, Мариночка, приедет. Только не надо плакать.