— Что это? — невольно дотронулась до места, где проходил шрам.

— А так, небольшая военная зарубка, — чувствуя, как загорелась щека под ее тонкими пальцами, ответил он и взял Дашину руку в свою. — Не хочется уезжать, Дарья Петровна. Если бы вы только знали, как не хочется…

— Правда, очень жалко! — горячо откликнулась она. — И ничего нельзя изменить, отложить хоть на два-три дня?

— Нельзя.

В больнице они пробыли недолго. Дежурная сестра дала халат Даше и разрешила на несколько минут заглянуть к девочке. Вернулась Даша взволнованная, в слезах.

— Что с вами? Как Маринка? — всполошился Лагода.

— Ничего. Спит. Прижала к себе куклу и спит. Говорят, хотели ее забрать на ночь, — расплакалась: «Не дам! Мне принес ее мой…» — И Даша, не досказав, направилась к вешалке за пальто.

Они вошли в трамвай. Сидели рядом на скамейке. Говорили мало.

На другой день из редакции Даша позвонила Вороновым, что приедет провожать Лагоду прямо на вокзал — раньше не вырваться.

…И вот до отхода поезда остались считанные минуты. Понимая, отчего так взволнован Платон, Галина Васильевна как бы между прочим сказала:

— Наверное, Даша не успела сдать материал в номер.

Проводница объявила, что провожающим пора уже из вагона. Вороновы попрощались с Лагодой и стояли на перроне. Но сигнала отправления все еще не было. Не было и Даши. Стоя уже на подножке, Лагода вдруг услышал:

— Платон Иванович!

От быстрого бега Даша запыхалась.

— Что случилось, Даша? — Он сам и не заметил, как вырвалось у него это. — Не знал, что и подумать.

— Сказали, что прямой вагон на Ленинград в том конце состава. Бегаю тут уже минут десять, ищу в потемках.

Десять минут! Они потеряли десять минут, таких важных… Но у Лагоды не было времени жалеть об этом.

— Платон Иванович, дорогой, как я благодарна вам за Маринку!

— Не надо, Даша! Я счастлив этими последними минутами…

Он не выпускал ее рук из своих и не отводил от нее взгляда.

Прозвенел последний звонок, и в тамбуре кто-то воскликнул:

— Наконец! На четыре минуты задержались.

Поезд тронулся. Лагода стоял на подножке. Стараясь идти рядом и все отставая и отставая, махала рукой Даша.

Через неделю ей пришла коротенькая записка:

«Дарья Петровна! Милая, дорогая Даша! И так, и этак — все равно милая и дорогая. Напишите мне в ответ, очень коротко, зато искренне: согласились бы вы, чтобы когда-нибудь к Маринке приехал отец, с которым она встретилась в больнице?

Платон Лагода».

Через полгода после этого письма в один из последних майских дней, как-то утром, держа Дашу и Лагоду за руки, Маринка вышла во двор и, горделиво поглядывая на своих друзей, копавшихся в песке, громко сказала:

— Дети, а мой папа приехал!

1953

Не бушевало, не распускалось буйным цветом — нежилось и ластилось к скупым осенним лучам, с любопытством заглядывало в окна новой хаты вдовы Варвары синеглазое «бабье лето».

— Лучше бы пионов куст посадила, — посмеивались мужики, проходя мимо Варвариного палисадника.

— Пионы вспыхнули, да погасли, а «бабье лето» до самых морозов греет, — отмахивалась она, и впрямь, то ли от этих цветов последних, то ли от смеха ее звонкого, теплей становилось на сердце.

Не по душе был этот смех лишь соседкам Варвариным. По правде говоря, недолюбливали они ее. Между собой охотно судачили, косточки ей перемывали. Но в глаза сказать о том, что за спиной болтали, никто из них не посмел бы. Что ни скажи, а дурного за ней не водилось. Ну а то, что смех у нее позвонче, так, по совести говоря, какая от него отказалась бы. Да и сама Варвара, человек добрый и отзывчивый, на язык куда как резка, остра. И в обиду себя не даст. Порой кто из баб посочувствует: трудно, мол, одной без мужика, без хозяина, — что кому в голову придет, то и ляпнет, и худое надумает. У вдовы, как у вороны, нет обороны.

А она и бровью не поведет.

— Никто мне не попробует ни сказать, ни сделать худого. Я за себя постоять сумею. Да и власть на моей стороне, заступится.

У соседок отпадало всякое желание пожалеть гордячку, даже где-то в глубине души шевелилась обида: «Подумаешь, кого из себя строит. Есть в колхозе начальники и повыше ее, повыше бригадира».

А Варвара, разгадав их думки, и виду не подаст. Спокойно так бросит:

— Управляйся живей, Катерина, да на сенокос пора. Пасмурно, как бы тучи дождя не нагнали. Сейчас остальных баб кликну, что там за волынку развели! — Вскинет грабли на плечо и пойдет себе, статная, проворная. Поглядеть любо.