Не зная о смертоносном снайперском огне, обрушившемся на позицию Дойла, как и о том факте, что его собственные орудия не могли даже достичь незащищённых позиций черисийской артиллерии, он понятия не имел, насколько односторонним обернулось это противостояние. Вместо этого он ощутил осторожный прилив оптимизма, что враг не делает всё по-своему. И это чувство оптимизма лишь усилилось, когда Баркор и Манкора, наконец, возобновили прерванное наступление.

* * *

Однако черисийцы никогда не прекращали своё наступление. Или, скорее, они просто продолжали приближаться, пока расстояние не сократилось примерно до двухсот ярдов. Затем они остановились, тщательно приведя в порядок свой строй, позволяя морпехам восстановить дыхание, в то время как корисандийцы приходили в себя от дезорганизации, навязанной разведчиками-снайперами. Когда противник возобновил наступление, они были готовы.

* * *

Многообещающий оптимизм Гарвея сменился ледяным ужасом, когда весь боевой строй черисийцев исчез за внезапным новым извержением дыма. Возможно, он находился слишком далеко в тылу, чтобы понять, с какой дистанции стреляли разведчики-снайперы, но он был достаточно близко, чтобы сказать, что черисийские линейные батальоны открыли огонь на расстоянии, по крайней мере, в два раза превышающем максимальную эффективную дальность стрельбы его собственных войск.

Используя преимущество высоты шпиля, он видел, как линия фронта его собственных батальонов колышется, как деревья на сильном ветру, когда смертоносный залп прорвал их плотный строй, и слишком многие из них рухнули под ужасной силой этого ветра. Они стояли так близко друг к другу, что любой морской пехотинец, промахнувшийся мимо своей цели, мог быть практически уверен, что попадёт в какую-нибудь другую, и большие, мягкие свинцовые пули били, подобно калечащим молотам, дробя конечности и тела в гротескных брызгах крови. Гарвей не слышал криков раненых, но практически ощутил панику своих людей, когда они поняли, насколько велико было расстояние между ними.

«Боже мой, они собираются истребить нас!»

Эта мысль пронеслась у него в голове, когда второй, не менее мощный залп ружейного огня обрушился со стороны черисийцев. Он был не таким смертоносным, как первый, но только потому, что дым от предыдущего залпа мешал морским пехотинцам так же ясно видеть свои цели. Но и он был достаточно смертоносным. Ещё больше корисандийцев упало, и строй Гарвея начал колебаться.

* * *

Гектор Банир, граф Манкора, не веря своим глазам, наблюдал, как ружейный огонь обрушился на батальоны его передовых полков. Перестроение на фоне потери такого количества младших офицеров и так была достаточно плохой. А теперь ещё и это!

Он стиснул зубы, его разум яростно работал, пока он пытался найти, чем ответить на надвигающуюся катастрофу, которая, как он уже видел, с грохотом обрушивалась на его фланг армии Гарвея. Он понял, что это было сделано намеренно. Точечное устранение стольких командиров рот, стольких знаменосцев, было направлено на то, чтобы чётко показать, что они могут разрушить его командную структуру. Черисийцы говорили ему — говорили всем его людям — что их стрелки могут выбирать — и поражать — отдельные цели на невероятных дистанциях. Теперь они ещё более сокрушительно продемонстрировали, что их линейные подразделения могут стрелять на такое же безумное расстояние.

И как бы они это ни делали, это были не те винтовки, о которых Манкора или любой другой корисандиец когда-либо слышали. Это не могли быть винтовки — не с той смертоносной скоростью, когда залп следовал за залпом. Эти ублюдки стреляли быстрее, чем любой из его собственных мушкетёров, вооружённых кремневыми ружьями! Но в то же время это должны были быть винтовки, потому что ни один гладкоствольный мушкет не мог иметь такой дальнобойности!

Он почувствовал, как дрогнули его нервы, когда смысл происходящего дошёл до него. Вся пламенная риторика священников, их осуждение «вероотступных черисийских еретиков» всплыли у него в памяти в этот момент. Честно говоря, он никогда по-настоящему не верил диким россказням о черисийской ереси, о том, как они открыли двери Шань-вэй и её тёмным искушениям. Но теперь, когда эта невероятная огневая мощь косила его людей, он задумался.

Нет! В новой черисийской артиллерии не было ничего демонического, никакого нарушения Запретов. Он не знал, как им удалось сделать с ним то, что они сейчас делали, но, сказал он себе, это должно было быть что-то другое, типа новых креплений для пушек. Да, какой-то новый хитрый трюк, но такой, что его мог бы придумать любой смертный.

Всё это, впрочем, совсем не помогало спасти подчинённое ему формирование.

Он взглянул на поднимающуюся стену дыма над огневыми позициями черисийцев, затем глубоко вздохнул.

— Командуйте атаковать! Немедленно! — рявкнул он.

* * *

Бригадир Кларик услышал корисандийские горны. Они были слабыми и далёкими из-за завываний его собственной волынки, рёва и грохота артиллерии и массированных залпов винтовок, но он узнал их и кивнул в безжалостном понимании.

«Кто бы там ни командовал, он быстро соображает», — подумал бригадир. — «Недостаточно быстро… возможно. Но быстро».

Их разделяло чуть больше двухсот ярдов. Наступая с удвоенной скоростью, пехоте потребовалось бы, по меньшей мере, две минуты, чтобы пересечь разрыв, и было крайне маловероятно, что корисандийцы смогут продержаться две минуты под беглым, массированным огнём его бригады. Каждый стрелок стрелял примерно раз в пятнадцать секунд, и у него было пятнадцать сотен стрелков в двух рядах на линии огня. За две минуты, которые должны были понадобиться противнику, чтобы добраться до них, эти полторы тысячи человек могли выпустить двенадцать тысяч пуль по не более чем пяти тысячам целей.