Бумажка с инструкцией Езерского, где всё было написано на детсадовском уровне, конечно, была извлечена из кармана только после пятой попытки. Но я сделал это! Езерский-старший просил не слишком многого – один процент от найденного. Хитрый, черт! Он потратил только свое время – все детали и инструменты-то были за мой счёт!

Дело было за малым – отправиться на Мохов! И не спалиться, что я знал, куда иду… Нужно было разработать легенду – железную, стопудовую. Такую, чтоб даже если кто-то и поймет, что дело нечисто – ничего не мог доказать. Я ведь планировал по-честному сдать клад государству и получить свои двадцать пять процентов, так что формального повода на меня наехать не будет… А то, что там курганы… Ну, курганы. Ну, так экспедицию надо было организовывать! И организуют, уж я подсуечусь, летняя практика у студентов как раз на носу. И сделаю красивенный материал: и про клад, и про студентов, и про Богомольникова – Археолога с большой буквы. В той, моей, истории он доберется до Мохова только пятнадцать лет спустя после того, как в начале девяностых там уже вовсю поорудуют черные копатели.

В общем, я разобрал металлоискатель на три крупных блока, соединенных между собой только проводочками, запаковал его в чехол для удочек и отправился спать с чувством выполненного долга. Сова-ночник из мыльного камня пялилась на меня со стола с укоризной: с клюва у нее свисала паутина. Я щелкнул выключателем, чтобы не видеть этого душераздирающего зрелища, поклялся себе, что завтра вечером обязательно сделаю уборку, и уснул – без сновидений.

– Гера! Гера, проснись! Мне у тебя надо очень срочно что-то спросить! – Василиса тыкала мне пальчиком в плечо.

– А-а-а? Ух-х-х, Вася, ты что тут делаешь? – глаза открывались с трудом, сон был сладким, и возвращаться в реальность не хотелось от слова совсем.

– У меня есть очень серьезный вопрос!

Если маленькая пятилетняя девочка говорит, что у нее есть серьезный вопрос – это может быть что угодно. Например, писяют ли божьи коровки, или не собираюсь ли я жениться на ее маме?

– Ну, задавай свой вопрос… – Я сел на кровати и дотронулся голыми ступнями до холодного пола.

В окно светило утреннее солнце, судя по стрелочкам на будильнике, до звонка оставалось еще двадцать минут. Какая же это мука – воспитывать детей! Так, кажется, говорила фрекен Бок?

– Гера… Скажи… – тон Василисы был полон драматизма и внутреннего страдания. – А твоя работа называется рыдакция, потому что там все рыдают?

– Пх-х-х-х… – вот уж точно чего не ожидаешь услышать с утра пораньше. – Ну как тебе сказать, Васька… Иногда рыдают, да.

– А ты?

– А я нет. Я мужчина, мужчины не должны рыдать.

– А девочки?

– А девочки могут рыдать, но лучше пусть улыбаются – они тогда становятся очень красивыми! Понятно?

– Понятно. А ты скоро уходишь? А можно я у тебя тут побуду, пока ты не уйдешь? А то баушка Клава пошла на рынок, а мама и Аська спят, а я проснулась и мне одной страшно. А маму будить не буду, потому что если разбужу – то она потом будет уставшая. А если мама уставшая – то сердитая. А если мама сердитая – тогда всем грустно.

Какая умная девочка… Был бы я такой умный в ее возрасте, стал бы президентом, а не попаданцем.

– Давай сделаем гренки, Вася. И потом ты отнесешь их маме и Асе – и будет у вас завтрак. А?

– Ага! Я буду тебе помогать.

И она помогла. Что касается последствий, то я решил, что кухню буду драить вечером.

ПДО меня удивляло и в мое время, и в это. Говорят, был период года с девяносто третьего по две тысячи седьмой, когда на завод смотреть было противно, но я эти времена не застал. Не интересовался тогда предприятиями деревообработки, маленьким был. Уже потом, когда начал работать в «рыдакции», по долгу службы пришлось вникать. Вот и теперь даже на подступах к проходной ПДО как будто начинался другой мир.

После деревянных обшарпанных бараков, покосившихся заборчиков и выросшей из асфальта лебеды Заводского района, изумрудная гладь газонов, белая чаша фонтана с бьющими в небо струями воды, идеально выкрашенные лавочки, затейливо подстриженный кустарник и яркие клумбы. Благоустройство прилегающей территории – это был пунктик Волкова. Он считал, что нельзя требовать от человека производственной дисциплины, внутренней порядочности и ответственного отношения к своему делу, если для этого не созданы соответствующие условия.

Какой рост производства может быть в замызганном и заплеванном цеху? О какой гордости за предприятие можно говорить, если кругом будут валяться деревяшки, железяки и всякий хлам? Разве можно идти на работу с удовольствием, если шлепаешь по грязище мимо уродливо обстриженных деревьев? Позиция Василия Николаевича имела право на существование – по крайней мере, из ста процентов молодых специалистов на ПДО оставалось работать семьдесят-восемьдесят, и это был очень хороший показатель для провинциального городишки. Конечно, такой процент закрепления кадров обеспечивался кроме красивых газончиков еще и тем, что Волков предлагал комфортное общежитие, неплохую зарплату и наглядную перспективу карьерного роста: большая часть замов и начальников цехов у деревообработчиков едва ли перешагнули сорокалетний рубеж…