Александр сказал:

– Ударь его!

Оглянувшись на метрдотеля, О*** хлопнула беднягу по спине. Аглая возмутилась:

– Да ебани как следует!

Эффекта не произошло: и без того землистое лицо начальника превращалось в маску ужаса. Оттягивая галстук на резинке, он все громче повторял один и тот же хрипящий звук - "г" фрикативное. Звучало как с кремлевской трибуны:

– Хгэ!.. х-гэ!..

Стул отскочил от Александра.

– Держись!..

Под ударами начальник оказался исхудалым и непрочным. С третьего раза Александр выбил у него из глотки рыбью кость - совсем небольшую. Аглая схватила косточку наманикюренными пальцами и, оторвавши зад от мягкого стула, показала ресторану, утоляя всеобщее любопытство.

Спасенный руками оттолкнулся от стола, после чего слегка ополз. И со слезами прошептал:

– Спасибо, друг.

Александр хлопнул его по плечу. Вернувшись, подобрал салфетку и пригубил бокал - исподлобья.

Комиссаров надел очки. Пригладил волосы. Поправил галстук и откашлялся в кулак.

– Того поэта звали как?
– спросил он слабым голосом.
– Который в ресторане писательском... В Дубовом зале - это самое...

– Дрофенко звали, - таким же голосом сказала О***.
– О Сереже сразу я и вспомнила.

– Только его не рыба погубила. Солянка порционная, - уточнила Аглая. От маслины косточку вдохнул и умер. На глазах у всех. Все смотрели, спасти никто не смог.

Комиссаров поднял хрусталь.

– За упокой души!

Они выпили.

Аглая налила по второй.

– А эту за возвращение твоей. Ведь ты, Комиссаров, смерти, считай, в глаза заглянул. Ну, будь здоров! Живи до ста!

Они выпили.

– Закусывать-то будешь?

Комиссаров покосился на рыбу-фиш.

– Да... Знать не можешь доли своей. Я, пожалуй, воздержусь.

И захохотал со всеми - но очки на нем сверкнули молниеносным ужасом.

* * *

– Эх, дороги...

Пыль да туман.

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

Знать не можешь

Доли своей:

Может, крылья сложишь

Посреди степей...

Они сидели в номере у дам, усугубив рислинг литром водки на пятерых, и спасенный, но печальный начальник творческой группы, обнаружив внезапно новое качество, пел модерато и проникновенно:

Выстрел грянет,

Ворон кружит.

Твой дружок в бурьяне

Неживой лежит...

– Вокал хороший, - дал оценку Хаустов, - но, по-моему, Комиссаров, ты впадаешь в фатализм.

– Не думаю. Хотя, возможно, ты где-то прав...

– Все еще будет, Комиссаров. Все еще предстоит. Как по другому поводу говорено: фюреры приходят и уходят, а держава остается.

– Сгорим мы до восхода - вот, чего боюсь...

– Товарищ, верь...

– Какая все же нам досталась поэтика надежд!
– сказала О***.
– Своего слова, кажется, и не добавить.

– Ну, почему?
– возразил Комиссаров.
– Вот литератор с нами, он добавит. Добавишь, Александр?

– Надежды пусть питают детей до шестнадцати, - сказала Аглая.
– А вы бы водки нам добавили.

– А разве не осталось?
– удивился Комиссаров.

Аглая показала бутылку:

– С гулькин хуй.

– Эх, девушки-девушки. Как скажете, так уши вянут и весь энтузиазм. Молодые, умные, красивые... Не идет вам, понимаете? Распредели, Аглая, "на посошок" - и все. И спатаньки.

Кулаком тяжелым от колец Аглая ударила по тумбочке, и лампа под абажуром мигнула.

– Какие на хер "спатаньки"? Когда Рублев мой козлует в данный момент по Новому Арбату! а не то, подлюга, уже везет в мой дом на наших "Жигулях"...

– А у меня, - сказала О***, - на заднем плане никого.

– А хоть и на переднем! Равнозначно! Как я себе представлю, - взяла Аглая себя за горло, - так прямо душит кто!

– Все время мне казалось, что вы замужем, - заметил Хаустов, и О*** подняла голову:

– А у вас тоже несвободный вид.

– Всех душит, - говорил Комиссаров, разливая мимо.
– Но делать глупостей не станем. Останемся людьми.

И бескрайними путями - степями, полями

Все глядят вослед за нами

Родные глаза...

Последний тост - за верность!

– А хорошо поет, садист... Ритуля, не находишь? Меня так лично достает.

– Что есть "свобода"?
– сказал Хаустов.
– Есть радио такое - глушат его. А кроме, Маргарита, один лишь Долг...