– Нет! Раньше, чем идти к братьям, я пришел к нему!
– Гриша по-свойски ткнул через стол пальцем.- Ты думаешь, мне не страшно к ним идти? Немного все-таки страшно. Я пришел получить храбрость у Сульки.

"Друг!"-умилился Саул Исаакович и посмотрел на Ревекку. Рива сияла.

– Идем, я могу отвести тебя хоть сию минуту,- снисходительно предложил он.

Мужчины встали.

– А чай?
– Ах, как лучезарно возмутилась Рива, хотя к чаю у нее не было ничего особенного и возмутилась она только для формы.

Гриша поцеловал ей руку и отказался.

– Я сделаю фаршированную рыбу, слышишь, Гриша? Приходи завтра или послезавтра. Как хочешь, а у меня будет фаршированная рыба в твою честь! блистала Ревекка кипучим гостеприимством.- На сколько ты приехал?

– На полных четыре дня, Ривочка, на четыре дня!
– Гриша щедро развел руки.

– Что это - американский стиль? Исчезнуть на полвека, чтобы прилететь на четыре дня! Ты не боишься, что у тебя начнется мелькание? Четыре дня!
– Она передразнила его щедрый жест.- Тоже мне птица!

– Орел!
– вступился Саул Исаакович. А Гриша хихикал, ужасно довольный выволочкой.

– Но меня не касается, на сколько ты прибыл!
– кричала Рива сверху, когда они уже спустились с этажа, а она перегнулась через перила лестничной площадки.-На рыбу чтоб был! Смотри же мне!

Гордый женой, Саул Иссакович повел Гришу к Моне.

Живописнейшей дорогой - через парк, мимо крепости и стадиона, мимо александровской колонны и обсерватории-повел Гришу Саул Исаакович.

Парк зеленел свежо и прозрачно, парк благоухал после дождливых дней под решительным солнцем. И в такой ранний час уже по набережной аллее несколько счастливых бабушек гуляли с внуками и щупло трезвонил трехколесный велосипедик. И в такой ранний час за столом, принесенным кем-то из сарая и ставшим парковым инвентарем, уже играли в домино завсегдатаи: два старичка рыбака, двое неразлучных, садившиеся за домино категорически спиной к морю, бывший ревизор Ai. фининспектор, за вечно тоскливое выражение лица прозванный на улице Униженным и Оскорбленным. А кроме них новый знакомец, мальчик Симбек в госпитальном халате.

– Ты популярный человек,- отметил Гриша, когда еще у дома с ними поздоровались два-три соседа.- Ты очень популярный человек,- повторил Гриша, когда они прошли мимо играющих и оба рыбака, Александр Денисович и Яков Михайлович, приподняли над прокаленными лицами воскресные стираные полотняные фуражки.

– Разве море сегодня выходное?
– сказал Саул Исаакович рыбакам и остановился.

– А, пропади оно!
– ответил Александр Денисович.

– На пенсии мы, на пенсии!..-добавил Яков Михайлович.

– Какая сейчас рыба?! Где она?!-уныло воскликнул Униженный и Оскорбленный.

А мальчик Симбек в развороченном на голой груди больничном халате крикнул, приглашая к столу:

– Уступлю место, отец!

– Мы тогда не простудились?
– сказал ему Саул Исаакович и развел руками: "Сыграл бы, но торопимся".

– Зачем? Ни в каком случае!
– осклабился солдатик и стукнул по столу костяшкой.

– Штейман, скажите, а кто с вами, этот шустрый на вид мужчина?
– спросил Александр Денисович, остановил игру и улыбнулся Грише.- Похоже, он не с нашей улицы?

Все, кто играл, опустили полные костяшек руки на колени и тоже с интересом посмотрели на Гришу.

– Похоже,- сказал Яков Михайлович,- он даже не из нашего города.

– И даже не из нашей страны,- добавил Униженный и Оскорбленный.

– А что?
– вдруг ответил им Гриша без улыбки, задрал брови на лоб, засунул руки в карманы и с силой отфутболил в сторону камешек, то есть сделал почти все, что полагается в подобных разговорах. Не сплюнул через зуб, забыл.

– Вот именно, а что?
– сказал Саул Исаакович. И сплюнул.- Я не могу иметь знакомых на других улицах, друзей в других городах, родственников за границей?
– И отфутболил другой камешек.

Даже Униженный и Оскорбленный заулыбался. А дитя степей, то..' просто сплющился, смеясь, на венском стуле, казалось, он может задохнуться от смеха.

– А ну выпрямись, суслик, и закутай свой плеврит!
– строго, как сыну, приказал СауЛ Исаакович, и Симбек послушно закрыл безволосую смуглую грудь.Палату не переменили?

– Переменили! Вчера!

– Ai.. То-то! Без-зобразие!..-сказал Саул Исаакович, и ему самому было неясно; что же именно безобразие - то, что долго не меняли палату, или же то, что поторопились переменить без его, Саула Исааковича, энергичного вмешательства.

А когда треск костяшек по фанерному столу и кряканье сражающихся перестали быть слышными за кустами цветущей жимолости, когда остался позади парад лиловых ирисов, выстроившихся на клумбах набережной аллеи, и они свернули в боковую, с газоном посредине и в кружевных оборках маргариток по краям, когда самыми громкими звуками стали их собственные шаги по песчаной дорожке и жужжанье невидимых ос, Гриша сделал заявление:

– Я должен тебе сообщить, Суля. Кое-что для тебя приятное,- начал Гриша и посмотрел снизу вверх с тем выражением, с каким другие смотрят сверху вниз. Тон его сделался официальным.-Я имею к тебе долг.