Весь месяц письмо лежало на столе и освещало комнату голубым светом. Мария Исааковна то читала его опять, то думала о том, что в связи с письмом ее ждет, то плакала, едва взглянув на помятый конверт. Весь месяц в голову лезли совершенно детские глупости. Она думала, например, какие расстояния и страны лежат между нею и Гришей, и города в странах, и поля, засеянные и заброшенные, и леса, светлые и непроходимые, и болота непролазные, и деревни, и виноградники, и океан. И если бы Гриша шел к ней, думала она, по всем дорогам и тропинкам, то на путь и ушли бы годы разлуки. И представляла его идущим с котомкой по лесу и через мостик, и по пыли, и под дождем.

И вот она приехала в аэропорт встречать Гришу.

Одни самолеты с ревом и страстью вонзались в горизонт, в далекое зеленое поле, а потом прикатывали к вокзалу тихонькие, как игрушка на веревочке, и выпускали наружу легкомысленно улыбающихся пассажиров. Другие, заперев как следует дверцу, потряхивали неуклюжими крыльями, готовыми с хрупким треском обломиться, и сначала тащились за тягачом, а потом, нацеленные на дорогу для разбега, долго, как бы надеясь на отмену полета, заводили двигатели, постепенно повышая взывающий, как казалось Марии Исааковне, голос: "Зачем? Зачем? Куда? За что?" А доведя его до самой высокой ноты, до такого звука, на котором одном можно было подняться без всякого разгона прямо вверх к утренней луне, они небыстро, со старинной разумной скоростью, уже без буксира, сами тряско катили по дороге до горизонта, а там, далеко с ними что-то происходило. Они поворачивали обратно и возвращались, но поднявшиеся в воздух, скользящие по плавно изогнутой линии вверх, преобразившие и самих себя, и всех, кто на них смотрел, и землю, от которой оторвались, и небо, куда уходили, они обрушивали на душу другой, новый, долгий вопль освобождения, радостного расставания и пропадали.

В их бесовской манере беспечного разрывания с землей не было ничего похожего на повадку старых самолетов - ни медленного, жуткого даже в воспоминании грузного полета немецких бомбардировщиков, ни юношеского бесстрашия родных истребителей, ни прогулочного колыхания нежных бипланов. Реактивная, известная только издали, эта жизнь оглушала и коробила молодой шумной нескромностью или, как бы сказали когда-то, безбожием, вкладывая в слово не столько неверие, сколько всезнайство и беспардонность. Место, где назначил ей свидание Гриша, было неуютно.

Мария Исааковна металась по площади, отгороженной от посадочного поля трубчатым заборчиком, не в силах усидеть ни на мягких диванах внутри вокзала, ни на садовых скамейках возле ухоженных клумб. Не зная, сколько займет поездка в автобусе от городских авиакасс до аэропорта, она застраховала себя от опоздания, от всех возможных случайностей двумя с половиной часами. Два с половиной часа самолеты разрывали над ее головой чистую скатерть неба. Два с половиной часа с напряжением, сдавливавшим всю ее, она следила за каждым прилетом и вылетом, вслушивалась в изуродованные микрофоном оглашения о ненужных ей рейсах, торопилась к трубчатой калиточке встречать самолеты из Минска, Ленинграда, Уфы и Полтавы и провожать в Кишинев, Измаил, Киев и Тбилиси.

Когда наконец объявили Гришин рейс, Мария Исааковна была измотана и оглушена, но сумела разыскать свой самолет в большом небе, видела, как он, проворная иголочка, проткнул солнце, как ловко юркнул, чтобы эту пуговицу пришить к небу, как с обычным здесь ужасающим ухарством ринулся вниз, молилась: "Боже, боже! Внутри зацечатан Гриша!"; видела, как самолет приземлился в травах далекого поля, как быстренько прибежал к вокзалу, как развернулся легко и шикарно-не самолет, а чемпион по фигурному катанию, видела, как навстречу ему, пошатываясь и попрыгивая, торопилась голубая лестничка, как самолет стал, а лесенка с разбегу чмокнула его в бок, как распахнулась дверца и, отстраняя рукой стюардессу, на лестницу выскочил Гриша. Мария Исааковна узнала его мгновенно, хотя не виделись они с девятнадцатого года.

А дальше все, видно, от усталости скомкалось.

Кажется, они обнялись. Кажется, он спросил ее о здоровье. Кажется, она ответила таким же вопросом.

Солнце стояло высоко и свободно. Не было ни единого облачка, ни намека на вчерашний дождь. Вчера, получив телеграмму, Мария Исааковна была убеждена, что из-за пасмурной погоды они с Гришеи встретиться не смогут. Кажется, она сказала о своих волнениях Грише, кажется, Гриша смеялся.

Потом оказалось, что кроме нее Гришу встречают из туристского бюро. Машина "Интуриста" отвезла Гришу в гостиницу, а Мария Исааковна, немного обиженная тем, что молоденькая сотрудница бюро не пригласила ее в полупустой автомобиль, поехала домой автобусом и стала ждать пяти часов. Гриша сказал, что будет у нее в пять.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Блюз "Под тихим дождем"

– Манечка, Марусенька, красавица моя! Душа всей жизни моей! Вот, встретились, а? Стариками, черт, черт возьми, но увиделись все же! Постой, постой минуту, я посмотрю на тебя!..

– В шестьдесят девять лет трудно оставаться красивой, Гришенька...

– Во-первых, тебе гораздо меньше, а? Во-вторых, зачем говорить о такой мелочи? Мне скоро семьдесят, но я, по-моему, стал гораздо красивее, нет? Раньше у меня были рыжие волосы, а теперь их нет и я могу считать себя брюнетом! Ну, как я, на твой взгляд?

– Такой же... Такой же!

– Я и говорю! Ты для меня тоже навсегда гимназисточка в зеленом платье! Я смотрю на твою седую стрижку, а вижу каштановую косу до талии-она мне снилась иногда!.. Тебе к лицу было все зеленое... Хочешь посмотреть, что я тебе привез? А? Нравится? У тебя ведь не могло быть изумрудов? Твой муж покупал тебе изумруды? Скажи мне, что нет, иначе я расстроюсь!

– Ты сумасшедший, Гриша, зачем мне драгоценности?

– Что значит зачем, будешь носить! Вся моя юность была сплошной мечтой усыпать тебя изумрудами, а ты говоришь-зачем! Сколько дел я натворил, чтобы подарить тебе когда-нибудь изумруды!