Калиновская Дина
Шрифт:
Мария Исааковна послушалась, прочла вслух, пропустила про влюбленного бродягу, а второй раз Саул Исаакович прочел сам и не обратил никакого внимания на этого бродягу, но совершенно растрогался от последних слов: "Сулька меня не забылъ?"
– Он поручил своему агенту!
– разыскивая по всем карманам носовой платок, визгливо крикнул он и, не найдя платка, отправился сморкаться в ванную.- Он поручил своему агенту!
– крикнул он снова в распахнутую дверь.- Дай мне какую-нибудь тряпку!
– тем же тоном детства и власти крикнул он, вернувшись из ванной.
– О чем ты плачешь, брат мой?-ликуя и гордясь, воскликнула Мария Исааковна.-О чем ты плачешь?-Она подала ему крепдешиновый платочек.-У нас есть повод устроить большой пир!
– Он поручил своему агенту!
– сморкаясь, возмущался и радовался Саул Исаакович.-Мы думаем, что его уже черви съели, а он, оказывается, поручает что-то своему агенту!
Время трясти ковры прошло, и незачем было торопиться домой, но Саул Исаакович вернул Мане утлый платочек и через пять минут был уже дома, на кухне, где, пока соседи на работе, царствовала надменная Ревекка.
"Сейчас ты будешь потрясена, язвочка!"-смеялся еще по пути домой Саул Исаакович.
– Ты помнишь Гришку Штеймана?
– сказал он, представ перед женой.
Рива из кипящего бульона подняла на алюминиевой шумовке большой, колыхающийся в пару кусок говядины, подержала над кастрюлей, чтобы стек бульон, вывалила затем в миску и стала шарить шумовкой по дну кастрюли, вылавливая косточки, луковки и морковки. Она даже сморщилась от сосредоточенности, но все же спросила:
– И что?
Саул Исаакович помолчал, послушал, как в нем самом плескалось "Гришка! Гришка!", и свистнул.
– Не смей свистеть!
– Приезжает!-тогда крикнул он, и Ревекка вздрогнула-так крикнул.
Вздрогнула, но не уронила кость обратно в бульон. Она осторожно переложила ее в миску и спросила тихо:
– Поэтому ты не мог вытрясти ковры?
– Вытрясу я твои ковры! Куда они денутся?
– Без тебя обошлись,- засмеялась Ревекка, она уже точно знала о нем нечто порочащее.
– По-твоему, моя новость не заслуживает внимания?
– не дал сбить себя с праздничной колеи Саул Исаакович.
– Не знаю,- усмехнулась Ревекка над паром.- Кто он мне?
– Так. Хорошо. Дай на дорогу, я поеду к Асе,-заявил Саул Исаакович, мгновение назад и не помышлявший ехать к дочери.
– Зачем тебе Ася?
– Что, я не могу поехать к Асе просто так, когда мне вздумается? Дай шесть копеек и не разговаривай!
– скомандовал он.
И то, что он не вышел из себя и голос не звякнул слабо, как треснутая посуда, удивило и его самого тоже, Рива же повернула узкую свою птичью голову в его сторону, так далеко в сторону, как только птица и может повернуть, как птица, посмотрела на него, не мигая.
– Возьми под салфеткой, там есть мелочь...-обыкновенным голосом проговорила она и даже остановила работу.- Кстати, купи напалечники. у меня, кажется, нарывает. Не забудь!
– Когда я что-нибудь забывал! Радуйтесь!
А тем временем Мария Исааковна, пьяная от счастья и злорадства, собралась, бросив все дела, к Гришиным братьям. Хорошую свинью она подложила его родным братьям, разыскав и вызвав сюда его. Хорошие рожи они скорчат, когда она скажет им: "Радуйтесь! Вы знаете, кто нашелся?" О, им не слишком понравится, что не они, а двоюродная сестра и подружка нашла Гришу, ведь за все годы и не вспомнили, наверно, о нем... Так думала она, идя к его родным братьям.
И было так.
– Радуйтесь! Вы знаете, кто нашелся?
– Что, Манечка, что ты хочешь сказать?
– тихо спросил побледневший Соломон.
– Гриша! Ваш Гриша, вот кто!
– Босяк...- И расплакался, и поцеловал ее голову. После смерти их отца Моня остался старшим мужчиной в доме и для воспитания братьев применял только одно педагогическое средство - старые вожжи. Он "рвал и метал", убедившись через полицию, что Гриша как-то после наказания за очередную ночевку в цыганском таборе удрал снова в табор, а не к дяде Исааку, где его кормили и любили, не к раввину, у которого учился, не к начальнику станции, который баловал его катанием на паровозах, а в Турцию. С тех пор они не виделись. Моне было что сказать младшему брату.
Хрупкая голубоглазая Монина жена Клара, за целый вечер ни разу не вставшая с кресла, кокетливо наклонила голову и спросила, с трудом выговаривая слова:
– Ты не можешь, Манечка, написать ему, что... Наташе двенадцать лет, а... Володичке восемь?.. Пусть он привезет что-то амери... канское нашим внукам.
"Вот что у них в голове!"-с удовлетворением возмутилась Мария Исааковна.
Зюня, второй брат, Зиновий Захарович, как он называл себя на работе, считал и внушал семье, что Гриша, вне сомнения, умер, если столько лет не давал о себе знать.