Когда они с Рито подъехали к летней резиденции, девушке вновь стало страшно. Ей казалось, что на нее смотрят все, и это действительно было так, но причиной была красота Даро, которую волнение сделало еще ярче.

С монсигнором они столкнулись у самого входа на Террасу Нарциссов. Александр весело болтал с какими-то нобилями. Он, видимо, собирался уходить, потому что стоял лицом к двери. Увидев Рафаэля и Даро, герцог сразу же простился с собеседниками и подошел к ним.

– Хорошо, что пришли, - Эстре весело улыбнулся, никому бы и в голову не пришло, что речь идет о чем-то серьезном, - я говорил с королем, он берет Даро под свое покровительство. Ее Величество вынуждена сделать то же самое. Никого из наших "друзей" здесь нет. Они все осознали и ночью уехали в свои владения. К сожалению, мне нужно идти, но здесь вам ничего не грозит.
– Александр слегка сжал прохладные пальчики Даро и ушел. А она осталась.

Было глупо держаться за брата, к которому подошел какой-то рыцарь с разговорами о соколиной охоте. Даро заметила стайку дам и девиц и попыталась к ним присоединиться, но не успела. Подошел король.

– Разрешите, сударыня, - Филипп протянул девушке руку, галантно обернутую плащом, и она, вспыхнув, на нее оперлась, немедленно попав под прицел доброй сотни все замечающих придворных глаз, - давайте погуляем по саду. Не возражаете?

Как бы она осмелилась возразить? Рука короля была твердой, Даро видела его красивый профиль, обрамленный золотистыми локонами. Филиппа называли "Пять ланов мужской красоты", и это не было преувеличением. Он слыл добрым и учтивым кавалером, но девушка отчего-то отчаянно трусила, хоть король на нее и не думал смотреть. Наконец они дошли до изящного мраморного мостика, повисшего над соединявшей два озера протокой. Наверху была беседка с низкими диванами. Филипп провел туда свою даму, Даро, замирая, опустилась на расшитые бабочками подушки, и только тогда король заговорил:

– Я все знаю. Мне очень жаль, что мои родственники повели себя столь неподобающе. В какой-то степени их может оправдать ваша красота, признаюсь, я никогда не видел столь совершенного лица.
– Даро вспыхнула, а король неожиданно мягко улыбнулся.
– Это не лесть, сударыня. Вы смутили сон всех мужчин моего королевства и заставили умирать от ревности всех женщин. Пока вы свободны, покоя в Арции не будет.

– Ваше Величество...
– Что можно сказать в ответ на такие слова? Ваше Величество, я не хотела...

– Глупая девочка, - Филипп коснулся щеки Даро, и она вздрогнула, - не бойся, я еще не обидел ни одну женщину, разве что своим невниманием... Ну, конечно же, глупая! Разве плохо быть красивой, молодой, обожаемой? Неужели тебе не нравится, когда тебе говорят о любви?

– Мне... Мне никто о любви не говорил.

– Мой пасынок, видимо, не в счет. Тем лучше, значит, я могу быть первым, - король улыбнулся своей знаменитой улыбкой.

– Ваше Величество... Это нельзя... Королева...

– Королева тоже моя подданная. Я не знаю слова "нельзя", а только "не хочу", - голос короля обрел властность.
– Тебе нравится кто-то из наших кавалеров? Скажи. Я его тебе подарю.

Даро молча хлопнула ресницами, но в уголках ее глаз стали подниматься слезы.

– Почему ты молчишь?

– Ваше Величество... Мне никто не нравится. Мне хорошо с моим братом... Мы друзья. Пожалуйста, не надо мне никого...

– Ты не представляешь, с какой радостью я выполняю эту твою просьбу. Никого не будет. Бедная, как же тебя напугали эти негодяи! Я понимаю Сандера, хоть он и железный. Он правильно сделал, что схватился за меч, я бы сделал то же. Ты не кокетка, и ты не виновата в том, что произошло. Теперь я в этом убедился.

– О, Ваше Величество, - Даро только сейчас поняла, как напугалась, так это была шутка? Вы меня проверяли?

– Можешь это считать шуткой, - согласился король, - пока. Но каждая шутка намекает о том, о чем всерьез говорить еще рано. Тебе восемнадцать, а мне всего тридцать три. Время терпит.

– Я могу идти?..

– Конечно, Дариоло. Какое все же у тебя красивое имя. Ты можешь идти куда хочешь и... можешь вернуться, когда хочешь.

Нэо Рамиэрль.

Синий огонь угас, открыв овальный провал в радужную бездну. Цвета сменяли друг друга в строгом порядке. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый и снова красный... Двое эльфов стояли на самом краю, не решаясь сделать шаг вперед. Игра красок пугала. Пугали и странные слова, сказанные в полубреду Норгэрелем. Сын Ларэна беспомощно поднял глаза на родича, и это словно бы разбудило Романа. Будь что будет, но он шагнет вперед. В никуда. Как шагнула Герика. Он был уверен, что его путь оборвется на Алтаре Ангеса, но с тех пор прошло шестьсот пятьдесят лет, а он жив, выживет и сейчас. Разведчик улыбнулся.

– Норгэрель, возвращайся в дом и жди. А я должен идти.

– Я с тобой.

– Ты еще не совсем здоров, и потом, я не знаю, что там такое. Глупо рисковать двумя головами, если можно обойтись одной.

– Нельзя, - в голосе родича впервые за время их дружбы прорезались жесткие нотки, - обратной дороги может и не быть. Лучше идти вдвоем, чем поодиночке. Вдруг моя память пригодится и по ту сторону.

Роман с сомнением посмотрел в синие глаза. Что ж, в них обоих течет кровь Ларэна и Залиэли. Хватит считать Норгэреля слабым и младшим, когда-то он недооценил отца, не стоит повторять ошибок.

– Хорошо. Идем. Держись за меня. Мы не должны разнимать рук, что бы там ни оказалось...

Разноцветные волны поднимались и опадали. Роман ждал - цветом Адены был зеленый, цветом Ангеса - синий, эти две полосы бегут по радужному мосту рядом, и Роман сделал первый шаг, когда сквозь осеннюю желтизну начала прорастать весенняя зелень. Их окружило жаркое желто-зеленое марево, в ушах раздался визг, который был бы нестерпимым, если бы не прорывающийся сквозь него птичий щебет. Ноги почувствовали опору, а впереди смутно забрезжило что-то похожее на костер в тумане, только туман был зеленым, а костер светил белым. Постепенно жар отступал, а соловьиные трели делались все громче. Роман опомнился первым и, больше не оглядываясь, помчался вперед, на странный белый огонь, таща за руку Норгэреля. Бежать было легко, словно их в спину подгонял прохладный весенний ветер, напоенный запахами цветов и трав. Цвет тумана постепенно менялся, желтизна исчезла, а с ней и визг, птичье пенье дразнило воспоминаниями о лесных полянах и поцелуях, белое пятно впереди приближалось, но очень, очень медленно, а потом в изумрудную летнюю зелень плеснули синевы, стало прохладнее, повеяло холодом горных ледников. Синева становилась все явственней, все яростней гнал их вперед ветер, ставший ледяным, хотя сами они отчего-то не мерзли.