Прямо в сердце врезаны мое.

Н. Заболоцкий

Не доверять друзьям позорнее, чем быть ими обманутым.

Франсуа де Ларошфуко

ПРОЛОГ

– Я не ожидал этого,

– Я тоже, но я верю ему. Хотя что нам остается делать.

– Еще бы, над ним сейчас не властно ничто.

– А вот здесь ты ошибаешься, брат. Над ним властен он сам. Ему решать, что избрать.

– Любой на его месте выбрал бы Силу, Власть, Вечность.

– Ты представляешь кого-то на его месте? Я - нет. Он стал тем, кем стал, и я рад, что мы помогли ему вернуться. Да, соблазн велик, но он не первый в его жизни.

– Но может стать последним.

– Может. Но есть еще и Она.

– Этого я и боюсь. Смогут ли они еще раз потерять друг друга?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - FIDE. SED QUI, VIDE!

Доверяй, но смотри кому (лат.).

Позже, друзья, позже,

Кончим навек с болью,

Пой же, труба, пой же,

Пой и зови к бою.

А. Галич

2895 год от В.И,

11-й день месяца Дракона.

Обитель Святого Эрасти Гидалского.

Случилось немыслимое! Настоятель обители Святого великомученика Эрасти забыл молитву. И не какую-нибудь, а для обитателей Гидалского монастыря самую важную. Ту, с которой вот уже шесть сотен лет иноки каждый вечер обращались к небесному покровителю. Конечно, настоятель был немолод, с тех пор, как после смерти владыки Никодима иеромонах Иоанн по завещанию усопшего и с согласия братии получил Вечноцветущий посох, пустыня двадцать пять раз видела весну. Уже не первый год Иоанна по ночам мучили боли в сердце, случалось, что проклятый шарк [Горячий ветер, дующий несколько дней.] укладывал его в постель на кварту, а то и на две, но памятью своей настоятель гордился по праву, а тут такая беда! К счастью, до вечерней службы оставалось больше оры, и владыка поспешно уединился в своей келье, дабы перечесть молитву и попросить святого Эрасти сохранить ему память до тех пор, пока он не передаст Посох, а с ним и власть своему преемнику, которого он все никак не мог найти.

Старинный, переплетенный в тисненую кожу молитвенник, принадлежавший еще основателю монастыря святому Иоахиммиусу, словно бы сам открылся на нужном месте. Иоанн, дальнозорко откинувшись назад, вгляделся в четкие строки, и ему показалось, что он сходит с ума. Молитва исчезла, на пожелтевшей бумаге было начертано нечто совсем иное. Дрожа от волнения, держатель Вечноцветущего посоха читал непонятные и пугающие слова...

" Ты, кто отдал жизнь свою Церкви Единой и Единственной, как отдает ручей воды свои реке, а река - океану, ты, кто зрит лишь раскаленный песок, хотя мог созерцать цветущие розы, ты, кто возносит молитвы Творцу нашему и мне, его смиренному слуге, хотя мог шептать женщинам слова любви и поучать детей своих, слушай меня. Пришла пора отрешиться от неба и взглянуть на землю, ибо любовь к ближним угодна Творцу, создавшему сей мир и любящему его. Знай же, что пришло время служения вашего Тарре и что подвиг во имя ее в глазах небесных равен подвигу во имя Творца нашего. Вы в пустыне своей в целости сохранили чистоту Церкви Единой и Единственной, укрывшись от соблазнов и укрыв то, что должно явиться миру во время оно. Знай, что близится время сие, и вашими делами спасен будет мир или же погублен бездействием вашим. Знай, что вы должны вручить владыке земному Меч и Посох, вернуть Свет Свету, а Тьму Тьме и изгнать из Церкви неправедных, как изгоняет хозяин скотов, буде те заходят в незапертый дом и возлегают там, ибо недостойный пастырь в храме в глазах господних то же, что свинья в палатах в глазах человеческих.

Укрепись же сердцем, сын мой, и укрепи тех, кто следует за тобой, ибо грядут страшные времена. Не дели людей по вере их, и по лицу их, и по обычаям их, но дели их на тех, кто ставит долг превыше жизни своей и любовь к другим превыше благополучия своего, не суди поднявших меч на Зло, но суди ушедших в заросли, когда рядом режут невинного. Не слушай тех, кто клянутся именем Творца нашего, если нет света Его в сердцах их, но помогай тем, в ком горит любовь великая ко всему сущему, в каких бы одеждах те ни ходили. В сердце своем обрети знание, что есть Зло и что есть Добро. Слушай сердца своего и иди вперед. Арде!"

"Арде!" - прошептал потрясенный клирик, благоговейно закрыв книгу. Теперь оставалось как-то донести все это до братии и, главное, понять, с чего начинать. Иоанн, как и его предшественники, вместе с Вечноцветущим посохом получали и напутствие Иоахиммиуса, остающееся тайной для остальных монахов. Настоятель знал, что рано или поздно пробьет час, когда гидалским отшельникам придется покинуть пустыню и вернуть в мир укрытые в монастыре реликвии, но владыка не думал, что это выпадет на его долю. Иоанн попробовал молиться, но знакомые с ранней юности слова больше не успокаивали. Он вновь и вновь возвращался к возникшим из ничего буквам, накрепко впечатавшимся в душу. Нужно действовать, но как?! Отправиться в Арцию? Всем или ему одному? Явно или тайно? К кому? К Архипастырю? К кому-то из светских владык? Что есть Меч, а что Посох? Как бороться с недостойными пастырями, как их узнать? Тысячи вопросов тяжким молотом били по немолодому, больному сердцу... Иоанн, не колеблясь, выполнит свой долг, какими бы земными горестями и тяготами это ему не грозило. Но в чем он, этот долг?

В дверь робко постучали. Настоятель хотел было отослать пришедшего, но передумал, поняв, что за оставшиеся до вечерней службы пол-оры ничего не надумает. Клирик встал и отпер дверь. На пороге стоял худенький молодой инок с ласковыми глазами.

– Что тебе, сыне?

– Отец, - юноша был не на шутку взволнован, - мне было видение...

– Видение?
– Если Николай до сего дня и выделялся среди монахов, то болезненностью и какой-то запредельной даже для инока кротостью и незлобием, но никак не склонностью к видениям.
– Расскажи мне все без утайки.

– Вы знаете, отец, что Господу было угодно сделать меня обузой для братии, и я не всегда могу исполнять положенное.

– В том нет твоей вины. Что ты видел?

– Я сегодня работал вместе со старцами на поварне, и внезапно мне стало плохо. Такое со мной бывало, и брат Орест и брат Емилиан уложили меня на скамью и пошли за братом Никандром. Не знаю, что со мной было, отче, но, клянусь вечным спасением, это не было сном. Мне почудилось, что я стою в храме и возношу молитву святому Эрасти. и вдруг открывается дверь, и входит тот язычник, которого мы приняли к себе. Я спрашиваю его, что ему нужно и не хочет ли он наконец принять нашу веру, а он мне отвечает, что можно служить Добру, будучи разной веры, и Злу, будучи одной. И тут я слышу голос, идущий словно бы и из глубин, и с небес, и изнутри меня самого. Я понимаю, что с нами - со мной и с атэвом - говорит, отче, простите мне кощунственные слова, не со зла это и не из гордыни...

– Кто с тобой говорил, сыне?

– Святой Эрасти...
– инок наклонил голову.

– Что он тебе сказал?
– подался вперед Иоанн.

– Что мы избраны, отче... На моих глазах Святой облекся плотью и вышел из оклада иконы. Он коснулся меня, и я понял, что превращен в Посох, он коснулся атэва, и тот стал Мечом.

А потом Эрасти поднялся в воздух. Странным образом я видел все это как бы со стороны. Мы летели над желтой пустыней, над морем, над зеленой цветущей землей, которую начинал закрывать туман. Он сгущался все сильнее. Сверху по-прежнему сияло солнце, небо было синим и безоблачным, но внизу лежала серая мгла, и солнце было бессильно перед ней. Мы летели, пока не увидели холм, со всех сторон окруженный туманом, и на вершине его стоял человек в алом. Я не успел рассмотреть его лица, но заметил, что он горбат. Туман поднимался все выше и выше, готовясь поглотить его. И тут Эрасти опустился к нему и передал ему меч и посох... И я очнулся. Надо мной стоял брат Никандр. Отче, что это было?