– Хвала тебе, Заступник, - благоговейно произнес Иоанн, поднимая глаза на икону, - теперь я знаю, что мне делать.

2895 год от В.И.

11-й день месяца Дракона.

Арция. Мунт.

Армия шла через Мунт. От ратушной площади к южным воротам. Королевская гвардия, рыцари со своими сигурантами, наемная пехота, обозы. Ржали и закидывали головы кони, скрипели телеги, смеялись и пели солдаты. Поход обещал быть не таким уж и тяжелым, но у Даро, смотревшей из окна роскошного особняка Бэрротов, сжималось сердце. Впрочем, смотреть вслед уходящим на войну всегда грустно, особенно женщине. Даро видела, как ехали герольды, заставляя торговцев и просто прохожих убираться с дороги, затем показались конные музыканты и первый королевский полк. Синие плащи всадников украшало изображение волка, кони ступали слаженно по четыре в ряд, блестели на солнце шлемы, топорщились копья и алебарды. Прошла первая, головная сотня, и Даро увидела Александра, перед которым ехали два сигноносца: юный Жанно ре Фло с нежностью сжимал волчье знамя, а племянник Сезара Мальвани королевскую орифламму с серебряными нарциссами.

Король по своему обыкновению был без шлема, и летний ветер играл темными волосами. У сидящего на коне Александра увечье было почти незаметным, поэтому он любил ездить верхом, и в этом искусстве потягаться с младшим Тагэре могли немногие. Белый черногривый конь - подарок калифа Усмана - гордо нес своего седока. Муж утверждал, что Садан умнее многих людей, и Даро готова была этому поверить - конь обожал хозяина и, кажется, узнавал о его желании раньше, чем тот успевал тронуть поводья.

Дариоло, не отрываясь, смотрела на всадника с королевской цепью на груди, медленно ехавшего мимо ее дома. Святая Циала, как же она его любила, а принесла ему только боль. С их последней встречи наедине прошло три года, а она помнит все: каждое слово, прикосновение, взгляд. Если б только можно было сказать правду, но правда, сказанная слишком поздно, страшнее лжи. Ей придется молчать и, сжав зубы, терпеть красавца-мужа, зависть придворных прелестниц и презрение брата, который, в отличие от Александра, не простил и не простит. Рафаэль ехал рядом с другом, и Даро прекрасно видела его. Стройный, ясноглазый, порывистый маркиз Гаэтано был предметом тайных и явных воздыханий множества знатных девиц и дам, но Рито не спешил связать с кем-то свою судьбу. Друг короля, он не искал для себя никаких выгод и сам не понял, как стал любимцем и армии, и горожан. Впрочем, после стаи Вилльо окружение Александра казалось сборищем аскетов, занятых чем угодно, но не объеданием собственной страны. Их любили, Даро вновь убедилась в этом, глядя, как горожане радостно напутствуют уходящих. Но мирийке почему-то было страшно.

Дрожа, дочь герцога Энрике смотрела в спину двум самым дорогим для нее людям, которые и не думали взглянуть на ее окна. Или все-таки думали? Она видела, как Александр повернулся к Рито и что-то сказал, брат ответил, и мирийке показалось, что он пытается успокоить короля. Хотя что могло с ними случиться? Поход как поход. Младший из Тагэре видел и не такое, почему же сейчас у нее сжимается сердце? Пьер Тартю не соперник Александру, один раз он уже получил по носу, и сейчас его, без сомнения, ждет то же самое. Трус и ничтожество, он бы и не полез, если б не нужно было отрабатывать ифранские деньги. Арция любит своего Александра, ей не нужен никто другой...

Сандер и Рито давно скрылись из глаз, дарнийская конница тоже прошла, и теперь внизу с разухабистой песней шагали фронтерские то ли наемники, то ли данники, но Даро их не замечала. Она все еще видела тех двоих, которые для нее были дороже жизни и которые прошли мимо, даже не глянув в ее сторону.

2895 год от В.И.

11-й день месяца Дракона.

Эр-Атэв. Эр-Гидал.

Яфе смотрел на небо, но даже небо нельзя рассматривать бесконечно. Жизнь была пустой и страшной в своей пустоте. Воины Наджеда караулили под стенами обители, но второй сын покойного калифа, не колеблясь, решился бы на побег, если бы не боязнь навлечь гнев брата на хансирских калксов [Калкс - дервиш.]. Нельзя платить за добро злом! Эту нехитрую истину Яфе усвоил еще в детстве и терпел вынужденное заточение, находя слабое утешение, упражняясь с саблей и конем и совершенствуясь в языке хансиров. Принц понимал, что зрелище бешено мчавшегося по кругу атэва вызывает в сердцах его спасителей смятение, но что еще оставалось делать? Третий год он был заперт в Гидалской обители. Выхода не было, даже смерть и та его оттолкнула.

Если б истинная вера не почитала самоубийство трусостью, Яфе покончил бы с такой жизнью, но тот, кто позволил судьбе покорить себя, недостоин поцелуев райских серебрянокосых дев и обречен до конца времен питаться падалью и удовлетворять свои желания с самками шакала. И потому принц из рода Майхубитов вставал с рассветом и до одури наматывал круги вокруг внутренней стены, или посылал Дженнаха через натянутые веревки, или срубал на полном скаку специально расставленные вешки. Но конь, в отличие от хозяина, нуждался в отдыхе, и, когда солнце начинало палить особенно нещадно, Яфе возвращался в обитель и, чтобы хоть чем-то заняться, набрасывался на хансирские книги. Вот и сегодня он одолевал жизнеописание странной и неприятной женщины. Хансиры же, да прояснит Баадук их разум, сочли уместным считать безумную святой и позволили ей править их церковью.

Яфе никогда особенно не вникал в догматы собственной веры, но, по воле судьбы занявшись верой хансиров, пришел к выводу, что она путана, неумна и нелепа. История же равноапостольной Циалы казалась молодому атэву самой глупой из всего, что он прочел до сих пор. Яфе уже хотел отнести увесистый том в библиотеку и, благо дневная жара отступала, вернуться к Дженнаху и сабле, но не успел. Главный калкс призвал его к себе, и принц, в чьей душе подняла голову безумная надежда на избавление, поспешил на зов.

Старший хансир, седой, с отечным лицом, сидел за столом. Рядом застыл, опустив голову, какой-то молодой инок. Яфе до сих пор большинство монахов казались похожими друг на друга, как две пустынные ящерицы. Он узнавал тех, кто его лечил и с кем он потом так или иначе имел дело, но в целом насельники обители для него сливались в нечто невразумительное в неприличных воину женских балахонах. Не узнал он и этого худенького юношу с лихорадочно блестевшими глазами. Яфе в знак приветствия сложил руки на груди и наклонил голову.

– Ты звал меня, я пришел.

– Садись, - хансир явно замялся, не зная, как к нему обратиться, - ... наш гость. Разговор будет долгим.

– Я сяду, - атэв опустился на корточки у стены.

– Мы должны попросить тебя об услуге. Но это может быть опасным.

– Я готов, - Яфе с трудом не выказал своей радости. Неужели его попросят покинуть обитель?! Даже если его попробуют передать брату его отца, еще неизвестно, чья возьмет. Он или уйдет, или умрет, как мужчина. Я готов, - повторил он.