– Выйди вон из класса, - зачем-то продолжаю с пафосом, с трудом переводя дыхание от его невозмутимости, - немедленно!

– А то что?! – спрашивает дерзко.

Я не смотрю на него. Я смотрю в окно. Боюсь, что сдаст выдержка, и могу либо опять начать угрожать директором либо вообще расплачусь тут от бессилия! Ну, я же совершенно не контролирую ситуацию, его самого. Какой из меня педагог и, тем более, классный руководитель?

Хотя, Зимин - тяжелый случай. Очень тяжелый. Медленно, с чувством собственного достоинства присаживаюсь за свой стол, и начинаю делать вид, что заполняю бумаги.

Он неожиданно наклоняется ко мне и резко дёргает за красивый атласный бант на моей блузке. Бант тут же распахивает блузку, оголяя только шею, но я хватаюсь за этот бант почти в шоке.

– Зачем ты носишь такое?

– Что ты себе позволяешь?! Какое такое?

Он с грохотом спрыгивает с парты. Смотрит весело, но со странным, диким блеском в глазах:

– Такое! Старушачье!

Не дожидаясь моего ответа, выходит из класса, с шумом распахивая дверь и даже ни разу не обернувшись. В класс постепенно стекаются ученики, не скрывая своих остро-любопытных взглядов.

А на моей душе вдруг становится холодно и пусто… Я уже злюсь на себя за то, что сначала отвечала ему на эмоциях, чересчур, а потом, наоборот, молчала. Наверное, все из-за этого дурацкого, никому в данном случае не нужного, учительского авторитета. Так называемого.

А я ведь старше этого человека почти на семь лет. Надо было успокоиться самой, и очень по-доброму, тактично, терпеливо еще раз все объяснить ему! Ключевое здесь – надо было…

Остаток дня проходит ровно, по плану. Если не считать отсутствия на уроках Зимина и моего разбалансированного им состояния, то все более чем хорошо. Судя по всему, уроки мои он больше посещать не будет. И что же мне ему поставить в конце года?! Не могу же я учить его «за шанс». Каков наглец.

Ладно, дальше будет видно – может, поставлю ему какой-нибудь балл, чуть ниже среднего. Хотя по другим предметам, насколько мне известно, он тоже не блещет. И мальчишка ведь способный изначально, по словам завуча. Что с ним не так?

Вообще, наша Татьяна Ивановна очень огорчена, что воспитанника Зимина настолько не интересует учеба. Школу он просто не посещает, не помогают никакие наказания. Но завуч не знает, в чем его настоящие талант и страсть. Не в курсе, чему он посвящает все свое время.

Еще, я немножко терзаюсь мыслью, что теперь тоже причастна к его «нелюбви» к обучению. Зимин ведь наверняка принципиально не захочет заниматься и другими предметами. И никакой «подушки безопасности» в виде профессии, которая сможет прокормить в будущем, у него не будет.

В тот день он впервые не поджидает меня после занятий. Я удивляюсь тому, что почему-то испытываю лёгкое разочарование от этого.

Несколько последующих дней проходят скучно и однообразно. Ни на занятиях, ни после них Дани Зимина в школе нет.

Лариса Тимуровна больше не лезет ко мне с советами, но смотрит подозрительно. Мне все же не очень-то верится, что Данил мог приставать к ней. Хотя, и в то, что говорил он мне, не верится тоже. Я уже совсем запуталась.

Засиживаюсь сегодня допоздна с проверкой ученических тетрадей в одном из пустующих классов. Мне просто лень тащить их домой, к тому же пришлось бы еще искать какой-то объемистый пакет, потому что в сумку я столько не уложу. Решаю проверить их все сразу, и оставить в учительской.

Краем уха слышу, как по этажам, гремя ключами и охая, ходит техничка. Закрывает классы. Быстренько заканчиваю проверку работ, отложив пару тетрадок на завтрашнее утро. Я успею с ними до начала первого урока. В какой-то момент дверь в класс начинает ритмично поскрипывать.

Поднимаю голову и, надо признаться, вздрагиваю! Из тусклого полумрака общего коридора на меня, улыбаясь беззубым ртом, смотрит девочка. С ней нас сейчас разделяет метров восемь, не больше. Она некрасива, если не сказать безобразна. На вид ей не больше десяти лет.

Заглянув в проём двери класса, она просто стоит молча. В какой-то момент дверь тоже перестаёт покачиваться, и воцаряется неприятная мне, звенящая тишина.

– Здравствуй, девочка, - обращаюсь к ней сипловатым от страха голосом. В школе уже почти везде темно и безлюдно. Я не помню этой девочки среди учениц ее возраста.

Такими поздними вечерами в коридорах школы всегда сумрачно - лампочки-экономки едва освещают выкрашенные дешёвой серой краской стены. Поэтому, силясь ее рассмотреть со своего места, ощущаю некую жуть. Не ответив, она манит меня за собой пальчиком, медленно отступая в коридор. Стараюсь не думать о том, насколько это странно.