– Ты понимаешь, что Лиат меня убьёт, если я дам деньги на это? – проговорил он, вздыхая.

– Понимаю, – кивнула Соня. – Но это мой праздник, и я хочу именно это платье, причём здесь вообще Лиат? – искренне возмутила она.

– Действительно… – Леонид закатил глаза. – Сейчас переведу, – он открыл приложение интернет-банка, готовясь расстаться с приличной суммой для того безобразия, которое он видел, и прикрыть грудью родное чадо, когда Лиат узреет дочь вот в этом… «нежном, воздушном, прекрасном, как сама молодость».

Периферическим зрением увидел Фею, которая стояла в дверях кухни, широко распахнув глаза. Быстро нажал кнопку перевода, отложил телефон в сторону, поднялся навстречу, вглядываясь в лицо при полном макияже.

– Я… пойду, – пролепетала Фея, показывая рукой в сторону двери. – Не хочу мешать…

– Постой.

Леонид быстро поднялся, подошёл к Фее, обхватил за талию и подтолкнул вглубь кухни, ставя напротив Сони.

– Познакомьтесь, – сказал он. – Дорофея – моя подруга, – подходящего слова не нашёл. «Моя женщина» – слишком самонадеянно, «моя девушка» – не подходяще, «моя соседка» – безлико, и соседки обычно не ночуют в его постели. – Соня – моя дочь.

– Фея, – проговорила откровенно ошарашенная Фея.

– Соня, – Соня уставилась на Фею с нескрываемым, прямо-таки исследовательским интересом.

Леонид не мог точно сказать, что творилось в голове дочери. Они никогда не обсуждали отношения между ним и Лиат, она не задавал вопросов, он не спешил объяснять, почему всё произошло так, а не иначе. Но и ни с какими женщинами Соня его не видела, этой стороны жизни отца для дочери не существовало.

Моя жизнь столько раз разбивалась, что я должна была привыкнуть, не реагировать настолько болезненно, не кусать себе губы до крови, не мечтать сойти с крутящейся с невыносимой скоростью планеты, но в этот раз, казалось, я не выдержу.

Пропажа мамы, смерть бабушки, детский дом, отношение окружающих, косые взгляды, неизбежно сопровождающие меня, когда узнавали, что я детдомовка, существо без роду-племени, образования и воспитания – всё это должно было подготовить к сегодняшнему дню. Не подготовило. Я оказалась бессильна выдержать ещё одну пощёчину в копилку разочарований.

Сразу после аварии, единственное, о чём я думала – здоровье Миши. Операции, лекарства, последствия. Пыталась хоть как-то наладить жизнь, выкрутиться из той задницы, где очутилась. После жила не надеждой, а железобетонной уверенностью, что доктор из далёкой Германии нам обязательно поможет. Иначе быть не может, потому что не может. Нужно только приложить усилия, придумать что-нибудь…

И вот последний удар, как завершающий аккорд. Один Леонид Борисович – врач, именем которого я буквально бредила последние полгода, не может помочь Мише.

Один не может. Леонид Борисович не может. Лёва не может. Лёня не может. Никто не может.

Я услышала много умных слов, доносивших до меня спокойным, невозмутимым, вкрадчивым голосом, что Деда Мороза не существует, Зубной феи тоже, чудес не бывает. Миша останется в коляске. Чёртовом, ненавистном, отвратительном инвалидном кресле!

Навсегда! На-все-гда!

Он никогда с него не встанет. Ни-ко-гда!

Дала себе ровно двадцать минут, чтобы собрать осколки сердца и жизни, затолкать максимально глубоко боль, чтобы никто не догадался, что внутри я умерла, и снова явиться миру в привычном виде беззаботной красавицы.

Контрастный душ, чтобы утопить отчаяние в потоках воды. Увлажнение с головы до пят, чтобы сиять. ВВ-крем, корректор, консилер, палетка теней, блеск и улыбка для губ, чтобы закрепить эффект.

Не слишком разумно смывать макияж, чтобы тут же нанести новый, но чего в моей жизни с избытком – косметики. Счастья, стабильности, уверенности в завтрашнем, даже сегодняшнем дне нет, косметики же просто завались, как гуталина у Матроскина.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Лёва, когда я вышла из ванной комнаты, как и полагается, с сияющей кожей и ослепительной улыбкой на прекрасном лице.

– Всё хорошо, – машинально ответила я. – Спасибо за всё, сейчас я бы хотела забрать Мишу.

– Всё хорошо… – эхом повторил Лёва, оглядев меня с ног до головы невозможно долгим, изучающим взглядом.

На долю секунду показалось, что маскировка под внимательным взглядом слетает с меня, как отжившие своё листья под порывами ветра. Вот-вот покажется усталый взгляд, проступят слёзы отчаяния, обиды, проявится желание орать на весь белый свет. Выкрикнуть, выплеснуть всё, что копилось последний год, а если совсем честно – всю жизнь.