— Скажи, пожалуйста, что это у тебя за такая любовь ко мне? Ты по-настоящему любишь меня? Потому что я ничего не могу понять, ей-богу… — Она помедлила, надеясь, что он как-то ответит на эти слова. Но он молчал. — Я только недавно поняла, что слишком мучаю тебя. И что же теперь?.. Если раньше, помнишь, достаточно было увидеть меня, чтоб на глазах появлялись слезы… Это у мужчины, который столько перевидал! Ты сторожил у дома, стоял тайком под окном, на какой только риск не шел ради того… чтоб увидеть меня.

— Ты так просила… — прошептал он и, снова склонившись к ее белому, с шелковисто-нежной кожей лицу, закрыл глаза… — Я просто немею, когда вижу тебя, Бабочка!

— А мне не хочется, чтоб ты сник из-за любви ко мне! — она рассмеялась и быстро, на одно краткое мгновение, прикоснулась губами к его щетинистому подбородку. — Потому что всегда мне нравился…

— Но что тогда делать с Дэнуцем Фурникэ, студентом? — спросил он ее кокетливым, игривым тоном. — И как быть с Василе Антонюком, "добровольцем"?

— А что с ними делать? — вопрос рассмешил ее. — Их тоже будем любить, а как же! Только я понятия не имею, куда запропастился этот мой "доброволец"? По-моему, теперь он тоже не хочет меня знать…

— Но разве можно любить всех сразу? — удивленно протянул Илие, на секунду отстраняясь от нее. — Мне всегда казалось, что по-настоящему любят только одного. Так оно, конечно, и есть — остальных ты просто придумала себе.

— Ничего подобного, глупыш: я люблю всех! И ничего не придумываю. Каждый из вас по-своему дорог мне. Со всеми мне хорошо!

— Ты так красиво говоришь… И все же… к Дэнуцу, по-моему, относишься иначе… Только не сердись.

— Перестань болтать. Пошли лучше ко мне, пошли! — нетерпеливо проговорила она. По голосу ее было ясно, что она начинает сердиться.

— Не могу.

— Почему это: не можешь? Много работы? Нельзя оставить пекарню?

— Не имею права… заходить к тебе в дом.

— Не имеешь права заходить ко мне в дом! — с легкой издевкой, даже ядовито повторила она. — А заглядывать исподтишка в окно — имеешь? Стоять истуканом у калитки? Бродить, как лунатик, по двору?

— Тоже не имею.

— Ах, да — пока не узнал, что меня выбросили, будто ненужную вещь! — И с горечью добавила: — Охотно верю.

— Нет, я узнал одним из первых. Только не мог решиться сказать напрямик. Собирался много раз, но стоило только увидеть тебя и… А в общем, ты права — в самом деле, бродил под окном…

Девушка поднялась, выпрямилась, безвольно уронив руки. Протянула было одну за куском хлеба, густо посыпанным солью, от которого только что откусывала, однако в последнюю секунду передумала. Рука снова безжизненно опустилась. Она решила уходить, подумала: "Осталось только накинуть плащ". Но тут же сообразила, что плащ на ней, она даже не успела снять его. Надеялась, что не задержится, что сразу же уйдет из пекарни вместе с Илие. Теперь нужно возвращаться одной.

Ее снова охватило прежнее, безмерно тягостное чувство одиночества. Подумалось о том, как холодно сейчас на улице. Пугали даже несколько ступенек, которые вновь выведут в холодный, пустынный мир, где никогда ничто для нее уже не изменится… Она еще раз, с последней надеждой, посмотрела на пекаря.

— Илие, — проговорила растерянно и все же старалась не показать, как тяжело у нее на душе, — не дай мне уйти одной, пойдем вместе! Не оставляй меня одну, ты всегда был верным другом, только тебе я могу полностью довериться… Делай со мной что хочешь, что только хочешь… Пойдем, Илие! Я не могу без вас. Что еще останется у меня в жизни? Можешь ты это понять? Я не смогу одна. Пойдем! Или, если хочешь, я останусь здесь, хорошо? — стала просить она. — Объяснишь своим пекарям — они поверят тебе, сами такие же рабочие, как и ты, люди едят хлеб, выпеченный твоими руками. Их руками тоже. Хочешь, чтоб я осталась у тебя? Научишь какому-нибудь делу. Можете ставить на любую работу, я буду трудиться, пока не привыкну к такой жизни…

У нее задрожал голос. Дрожали и губы — но Кику прятал от нее глаза, как будто боялся встретиться с нею взглядом.

— Тогда Волох будет иметь полное право прервать со мной связь, — негромко сказал он и отвернулся поставить чашку на полку, прибитую к стене. — Он запретил мне переступать твой порог, потому что, дескать, забрасываю в наши ряды агентуру… На моих плечах, плечах… люмпен-пролетариата, — он говорил по слогам, чтоб не ошибиться, — к нам взбирается эта лицеистка и…

— И "тип из полиции", Дэнуц! — потрясенно, одними губами договорила Лилиана.

Она отвернулась, собираясь выйти из кладовки, но, чувствуя, что Кику надевает на голову шапку, намереваясь идти следом, резко остановилась — точно сумела взять себя в руки и теперь уже больше не поддастся отчаянию. Остановив его легким прикосновением руки к груди, дала понять, что еще не все сказала. Однако он успел опередить ее.

— Чего мне стоило добиться, чтобы доверяли! — забормотал он, точно на исповеди. — Это только ты знаешь меня с хорошей стороны, он же, Волох, узнал еще тогда, когда я не вышел из плохих. Плохих, не шучу! До сих пор боюсь, чтоб ничего не осталось от тех времен, потому что тогда мне не полагалось бы даже близко подходить к тебе. Только откуда тебе это понять!.. Зато я… У меня горит душа. Сидеть сложа руки и смотреть, как разгуливают по улицам фашисты, как издеваются над людьми, убивают! Скольких бы я удавил этими вот руками? За Вука, Триколича, за Вороха Дейча. Но нет, ответственный велит месить тесто, печь хлеб — добросовестно кормить солдат гарнизона… Хотя мне, хотя мне на моем месте давно уже пора решить, нужно или нет так беспрекословно ему подчиняться.