– А Маша?
– хрипловатым от волнения голосом спросила Лиза, сглотнув сухой комок в горле.

– Что Маша?
– досадливо сморщился Лёня.

– Нет, ты скажи, - не отставала Лиза, и ждала, и боялась ответа.
– Она ушла?

– Нет, не ушла, - с трудом, после паузы, выговорил Лёня и торопливо добавил: - Но в этот раз она была с Пашкой.

"В этот раз..." Как больно.

– Лизонька, дорогая.
– Лёня открыл бутылку вина, взял два стакана.

– Подожди, - остановила его Лиза.
– У меня есть фужеры.

Она достала фужеры, взяла нож, разрезала торт.

– Значит, "в этот раз", - не удержалась она.

– Лизонька, у мужчин все иначе, - неуклюже пытался объяснить Лёня. Такие Маши не имеют для нас значения.

– Но я не мужчина.
– Улыбку словно кто-то приклеил на лицо Лизе.
– Для меня твои Маши значение очень даже имеют.

– А раз так, то давай поженимся и будем жить вместе, - неожиданно и легко, даже легкомысленно сказал Лёня - нашел выход из положения!
– и у Лизы ёкнуло сердце.

– Так вот сразу жениться?
– хмыкнула она.
– Сколько же мы знаем друг друга?

Лёня беспечно махнул рукой.

– Да какое это имеет значение? Женитьба - все равно лотерея. Можно познакомиться в трамвае, через месяц сходить в загс и прожить вместе всю жизнь. А можно дружить с первого класса...

Лиза и без него знала все эти сентенции.

– За нас!
– Лёня поднял фужер с золотистым вином.
– За тебя и меня. Идет?

– Идет!
– улыбнулась Лиза.

Чокнулись, выпили.

– Ты не смотри, что я и вино всегда рядом, - внезапно забеспокоился Леня.
– Я вовсе не пьяница.

– Знаю, - успокоила его Лиза.

– А Пашке я тогда выдал по первое число!

– Правда?

Лиза только подавала реплики, говорил - оживленно и горячо - Лёня. Он пьянел на глазах, подливая и подливая себе в фужер. Лизин оставался почти не тронутым, но Лёня, похоже, этого не замечал.

– Иди ко мне!
– Он властно протянул к ней руки.
– Что за платочек у тебя на шее?

– Арабы подарили. Вообще-то мы обязаны подарки сдавать, но не платочки же?

– А что?
– развязывая платочек, целуя Лизину шею, машинально, просто так спросил Лёня.

– Ну там, хрустальную вазу, - задыхаясь от желания, прошептала Лиза.

Но Лёня ответа на свой вопрос уже не слышал.

– Какая беленькая, - шептал он, - какая душистая у тебя шея. И такая стройная, без единой морщинки... Оставишь бедного пилигрима на ночь?

– Оставлю.

Какие чуткие у него пальцы, и эти пальцы гладят и гладят Лизины волосы. Лиза коснулась его груди - рубашка была расстегнута. Какая гладкая у него кожа, какой он ей близкий, родной, как обнимает, ласкает ее...

– Погоди, я сейчас постелю.

Он погасил верхний свет.

– Как я соскучился! Если б ты знала...

Потом они лежали и разговаривали - как очень близкие, родные люди.

– Понимаешь, - говорила Лиза, - после тебя осталось незанятое пространство, и никто не мог заполнить его...

– Понимаю.
– Лёня крепче обнял ее.
– А у меня опять мама больна, неожиданно сказал он, и Лиза замерла с ним рядом: впервые он говорил о своей жизни вне живописи.
– Она славная, - продолжал Лёня, перебирая Лизины волосы, - тебе понравится. Но вообще мы можем жить в мастерской.
– И, подумав, добавил: - Если хочешь...

– Хочу.

Лизе было немного страшно: так все это, значит, всерьез? Но ведь они и вправду невозможно мало знают друг друга!

Она легла на живот, приподнялась на локтях, заглянула Лёне в лицо.

– Милый мой, дорогой!
– Она говорила осторожно, подбирая слова.
– Мы ведь не будем спешить, правда? Это так серьезно, что мне даже страшно.

Он лежал утомленный отбушевавшей только что страстью, благодарный за все этой упоительной женщине. И такая она необычная, с этим своим арабским, и такое вокруг нее окружение... Он вдруг их увидел, словно они были здесь, в этой комнате: смуглые лица, гладко зачесанные волосы, а в центре зеленые распахнутые глаза, тоненькая фигурка... У Лёни даже засосало под ложечкой - так захотелось немедленно встать и сделать ну хоть набросок. А еще лучше - оказаться у себя в мастерской и встать за мольберт. Жаль, поздно уже, да и напросился, дурак, на ночь. Тело заныло от нетерпения. Сопротивляться не было сил.

– У тебя есть бумага?
– неожиданно спросил он.

– Какая?
– удивилась Лиза.

– Любая, любая!
– закричал Лёня.
– Но лучше - потолще.

– Кажется, есть.

Она поняла. Встала, ничего на себя не накинув, поискала в ящиках, наклоняясь то к одному, то к другому. Лёня жадно впитывал в себя контуры ее тела.

– Вот.

Лиза протянула несколько тонких листков.

– Ага, ага, - обрадовался Лёня.
– Ты пока полежи, ладно?

На всякий случай - чтоб не обиделась - он снова поцеловал Лизу, но женщину не обманешь: она чувствовала, что мысли его далеко. Лежа на боку, молча смотрела, как он натянул брюки, накинул, не застегивая, рубаху, вытащил из кармана уже знакомый ей карандаш - с ним он, как видно, не расставался - и уселся за стол.