Шаманская чета, узнав об исчезновении дочери Харатаева, ждала, что тот пожалует к ним: «Без нас он не обойдется».

Харатаев просительно прижал к груди руки и взмолился:

— Душа моя в смятении от неизвестности. Умоляю вас посмотреть глазом прорицателя и сказать, что с моей дочкой, где она, жива ли.

Слова столь горячей просьбы были обращены к шаману Сыгыньяху, но тот не торопился с ответом. Он пригласил Харатаева в дом, усадил на грубо сколоченный стул, сам сел рядом в жесткое кресло и погрузился в какие-то думы. Казалось, он забыл, что к нему приехал человек, убитый горем, и ждет помощи.

Семен Иванович деликатно, но настойчиво повторил свою просьбу. Удаганка Алысардах бросила на мужа сердитый взгляд. Шаман Сыгыньях, ни на кого не обращая внимания, придвинулся к печке, помешал дрова, провел рукой по черным растрепанным волосам и, посасывая трубку, опять принял прежнюю позу. Он испытывал терпение Харатаева, набивая себе цену.

Наконец шаман встал с кресла, сделав жене какой-то знак. Алысардах что-то сердито пробормотав, бросила на орон бубен и костюм для камлания.

Вернулся Харатаев домой уже в сумерки. Вместе с ним приехал шаман Сыгыньях. Стремянный расседлал лошадей, внес в дом бубен и костюм шамана.

Шамана встретили в доме Харатаевых как почетного и желанного гостя. Его посадили к столу и стали угощать. Первую рюмку водки Сыгыньях не стал пить. Он подошел с рюмкой к печке, что-то пошептал и выплеснул водку в огонь. Огонь на одном полене окрасился в синеватый цвет. И хотя все сидящие за столом знали, что водка горит синим огнем, это произвело впечатление. Не иначе, шаман это сделал для того, чтобы вызвать духов.

Поужинав и выпив одну рюмку водки, шаман многозначительно произнес:

— Просушите мой костюм и бубен.

Стремянный внес в комнату кожаную суму с шаманскими атрибутами, разложил и развесил их перед печкой. Все не сводили глаз с человека, знающегося с темными силами, ожидая, что он скажет и что станет делать, чтобы найти Майю.

Шаман не торопясь выкурил трубку, вытряхнул золу и, ни на кого не глядя, пробубнил:

— Придется мне потрудиться. Здесь замешаны злые духи. Но буду стараться. — Он велел запереть двери, положить перед печкой подстилку под сиденье — шаманский олбох. [13] — Помогите мне одеться.

К шаману подошли двое мужчин и надели на него костюм для камлания, увешанный железными амулетами, изображающими его демонов, в руки дали бубен.

Шаман долго стоял, не двигаясь, с отсутствующим выражением на лице, словно оглушенный внезапным ударом. Казалось, он вот-вот свалится на пол бездыханным. Потом вдруг задрожал всем телом, железные подвески к костюму зазвенели, бубен загудел. Наклонившись до самого пола, Сыгыньях стал изо всех силы бить в бубен, отчего он вздрагивал в руке. Согнувшись, шаман обошел вокруг олбоха, остановился и, изредка поколачивая в бубен, медленно сел.

Положив на колени перевернутый бубен, шаман пронзительно засвистел и, откинувшись назад, стал зевать. Потом закричал по-куличьи, закуковал по-кукушечьи. Вскочив как ошпаренный, он снова стал бить в бубен, завывая каким-то истошным голосом. Шаман вызывал своих демонов. Завыванье его становилось все тише и тише, движения — вялее. Все тело его расслабло, в голосе появились таинственные интонации. Весь его вид говорил о том, что дом уже наполнился демонами. И шаман стал просить духов священного домашнего очага и вселенной распахнуть перед ним пути-перевалы, чтобы последовать по следам исчезнувшей Майи. Затем, имитируя езду верхом и в такт ударяя колотушкой в бубен, он запел речитативом:

Шныряя глазами и принюхиваясь, подобно волку, и по-лошадиному храпя, шаман обошел комнату. Люди на оронах в страхе подобрали ноги: им почудилось, что волк в облике шамана обнюхивает и их.

— Почтенный старец, ничего не пожалею, если найдешь! — подбодрил его Харатаев.

Шаман вышел во двор и, подражая волку, довольно долго ходил неслышными шагами вокруг дома. Прошмыгнув в помещение, он опять уселся олбохе и, ударяя в бубен, запел: