Прошло несколько дней после памятного случая с Феклой. Батрачка Кэтирис шла в хотон доить коров, точно на пытку. У одной коровы потрескались соски, надо было спутать ей ноги, чтобы не выбила подойник. Кэтирис побежала в зимний хотон за веревкой. На дворе было еще светло. Испуганно глядя по сторонам, девушка стала искать веревку. Вот она, на столбе… Дрожащие руки стали торопливо отвязывать веревку, а глаза не отрывались от темного угла. Вдруг в полумраке показалась Майя — бледная, с высохшим лицом, с веревкой на шее.

Кэтирис с диким криком выскочила из хотона и прибежала к Ульяне.

— Майя… в хотоне… — стуча зубами, прошептала она.

— Пойдем, покажешь, — спокойно ответила хозяйка и, взяв ее за руку, повела к хотону.

«Даже злой дух в образе моего ребенка мне нисколько не страшен. Всем показывается на глаза, только меня почему-то избегает. Вот бы увидеть этого духа и сказать: Майя, доченька моя, ну зачем ты бродишь по белу свету черным демоном, причиняешь нам новые страдания и страх? Неужели мы хотели этого несчастья, которое случилось с тобой и с нами?»

Кэтирис, подойдя к двери хотона, с силой вырвала руку и убежала.

— Куда же ты? Остановись! — крикнула вдогонку Ульяна, но та даже не оглянулась.

Ульяна вошла в хотон, вглядываясь во все углы. Справа, в углу, обвалилась глина. В образовавшуюся щель проникал лучик света и освещал часть столба, что отдаленно напоминало человеческое лицо. Ульяна тщательно обследовала весь хотон и, никого там не найдя, вышла. У нее и в мыслях не было пугаться, если злой дух дочери все же попадется ей на глаза, но выйдя из хотона, в котором не было ни души, женщина почувствовала страх…

Кэтирис не уставала всем рассказывать, как она повстречалась с Майей в хотоне… Все знали, что Кэтирис никогда не лгала, и верили каждому ее слову.

По улусам разнесся слух, что харатаевская дочь, оборотившаяся в злого духа, вернулась под отчий кров, пугая батраков. А когда к дому улусного головы прибьется случайный молодой ночлежник, она забирается к нему в постель… Поэтому все стали объезжать двор десятой дорогой.

Дошли эти разговоры и до Харатаева. Надо было что-то делать, и он обратился за советом к жене.

— Слышала, о чем говорят люди? Как будем жить дальше, что будем делать?

— Наша дочь была ласкова и смирна, мухи не обижала, — сказала Ульяна. — А тому, что говорят, я не верю. Почему же она мне ни разу не показалась на глаза?..

— Тебе не показывалась, но люди-то ее видели…

— Ты каждый день ездишь в управу. Заглянул бы к священнику. Может, он что-нибудь присоветует.

На следующий день Семен Иванович по пути в управу заехал в церковь, к священнику Силину. Тот уже был наслышан об исчезновении Майи и ее превращении в злого духа. Поп не верил, что человек может оборотиться в злого духа, но Харатаева выслушал сочувственно, очень внимательно и посоветовал отслужить молебен и опрыскать дом святой водой.

В тот вечер Харатаев привез Силина домой.

Молебен не помог. Злой дух Майи по-прежнему пугал многих своим появлением, и об этом стали говорить еще больше.

Старик Харатаев, едва дождавшись зимы, поехал к шаману Сыгыньяху, никому не сказав ни слова.

Ровно в полдень Харатаев добрался до жилища шамана в въехал во двор. За высокой изгородью, у хотона, стоял скот и лениво жевал сено — скота было не много. Среди него Харатаев увидел и свою телку. По обе стороны двора, на изгороди, торчали деревянные идолы, наспех вырезанные ножом, из печной трубы валил густой дым и стлался по снегу.

Дверь юрты, глубоко осевшей в землю, была обита новой коровьей кожей. Харатаев рывком открыл ее. В юрте было темно и неуютно. Дневной свет почти не проникал сквозь замерзшие окна. У горящей печки, лицом к двери, сидел до половины обнаженный шаман и грел озябшую спину. Слева, на ороне гость заметил Алысардах, возившуюся с какими-то мешочками. Когда глаза немного привыкли к полумраку, Харатаев увидел, что супруга шамана чем-то рассержена, жесткие волосы ее, похожие на конскую гриву, были взлохмачены, узкий подбородок дрожал.

Войдя в юрту, Харатаев поздоровался. Ему не ответили. Гость присел на орон, ближе к двери, и стал ждать, когда с ним заговорят. Но никто не подавал голоса. Слышно только было, как в печке потрескивали дрова.

Харатаев еще немного посидел и, путаясь, изложил безмолвному шаману цель своего приезда.

Узкие глаза шамана сверкнули, но уста так и не раскрылись. Удаганка Алысардах зло покосилась на супруга и тоже ничего не сказала.

Голове Харатаеву до сего времени ни разу никто ни в чем не отказывал. Все его приказы, просьбы, поручения выполнялись немедленно. Ведь он в своем улусе был самый высший и единственный властелин. Даже богачи заискивали перед ним.