Шрифт:
Как-то она с отцом все лето косила траву у Капитонова. Богач расщедрился и в оплату за труд дал ей пестрого ситца на платье. О, как она радовалась обновке! Ей казалось, что ни у одной девушки нет такого нарядного, такого роскошного платья. А теперь ей доступны любые наряды — шелковые, гарусные, самого лучшего покроя, но ничто не может сравниться с тем ситцевым платьем…
Осенью, когда тайга облачалась в желтые наряды и кончалась уборка хлеба, у них в доме опять наступал праздник — мать пекла оладьи. Их запах слышен был по всей елани. А теперь Ульяна не знала, когда начинаются летние работы, когда они и кончаются. Всем и во всем распоряжается в хозяйстве сам Харатаев.
Вот только сегодня, за все годы замужества, Ульяна впервые отлучилась в будний день из дому и пришла к Вилюю. Но река была хмура и неприветлива, птичьи голоса не волновали душу, осенний лес не испускал ощутимых в молодости ароматов.
Излив свою боль и горечь речному духу, Ульяна прилегла на берегу, обессиленная продолжительной ходьбой. Она долго лежала не двигаясь, глядя в небо, и как будто немного успокоилась. С наступлением сумерков она вернулась домой.
Шумел листопад… Ветви деревьев, раскачиваемые сильным ветром, обильно роняли не землю желтую листву. Колючие морозы принесли гололедицу. Коровы, понюхав желтую сдобренною ледяной крупой траву, с голодным мычанием возвращались домой.
— Вот-вот выпадет снег, скот от ворот не отгонишь, — говорили старики.
И верно, через несколько дней повалил снег. Потянулись друг за другом унылые дни, недели, месяцы, похожие одни на другой, как поплавки сети, вынимаемой из проруби.
В первое время имя пропавшей Майи не сходило в доме с уст. Но чем толще становился слой пыли на сундуке с ее одеждой, тем реже и реже вспоминали Майю. Пока жив человек, о нем помнят, о покойнике вспоминают изредка, когда придется к слову, а потом и вовсе забывают. Только мать, потерявшая дитя, всегда о нем помнит и оплакивает ребенка до своей кончины.
Длинные зимние ночи тянулись бесконечно, а короткие дни пролетали, как мотыльки. Люди, падкие на всякого рода слухи и новости, помногу раз пересказывали друг другу разные небылицы, искренне веря всякому вздору. Так родился слух, что харатаевсквя дочь оборотилась в злого духа и теперь разгуливает по округе, насмерть пугая встречных. Слух этот как-то сразу облетел все елани, распространился повсюду, словно дым осенних костров…
…Майиных коров теперь доила. Фекла. Вечерами, идя в хотон с подойниками, она дрожала как осиновый лист и, кое-как подоив коров, бежала в юрту.
Однажды вечером Фекла перед дойкой подпустила к Хотооной теленка. Корова до этого стояла спокойно, а тут завертелась, стала лягаться, с шумом раздувая ноздри.
«Почуяла Майю, оборотившуюся в злого духа — мелькнула у Феклы мысль. — Наверно, она вошла в хотон». По спине Феклы пробежал леденящий озноб, волосы зашевелились на голове.
Не дав теленку пососать, Фекла силой оттащила его от коровы и привязала к яслям. Не помня себя от страха, села на чурбан и ощупью стала искать коровьи соски. Хотооной еще пуще стала лягаться.
— Стой! — хотела крикнуть Фекла, но крик застрял в горле.
Кто-то толкнул Феклу в спину. Девушка пронзительно вскрикнула и на этот раз услышала свой голос, какой-то истошный и чужой. Испугавшись своего крика, она бросила берестяный подойник и как сумасшедшая выбежала из хотона. Ввалившись в юрту, Фекла навзничь упала на орон.
Девушки сказали хозяйке, что Фекла пролила молоко и не поставила на место теленка.
Ульяна пришла в юрту разузнать, что случилась. Она подошла к Фекле и тронула ее за плечо:
— Что с тобой?
Фекла вскочила, растерянно глядя на хозяйку. Глаза у девушки были испуганные, волосы растрепанные.
— У нее, наверно, припадок. — сказал кто-то из девушек.
Фекла услышала эти слева. Они прозвучали как спасительная подсказка.
«А что, если в самом деле прикинуться припадочной? — подумала она. — И тогда с меня не спросят ни за пролитое молоко, ни за теленка, высосавшего корову». Фекла знала, что, изображая припадок, надо подражать шаману, и она вдруг запела таким голосом, как у Майи:
Ой, как холодно, Ой, как зябко мне! Пестрая волосяная веревка Сдавливает мою шею! Меня, несчастную, Мать сыра земля Не приняла… Ой, как холодно, Ой, как зябко мне! Остается мне, Несчастной, витать В доме своих родителей!Девушки, от страха забились в угол. Хозяйка заплакала и, качая головой, вышла из юрты.
С того дня дом Харатаевых стал жить в постоянной страхе. Любой шорох нагонял на всех ужас. В летнюю жару бревенчатые стены дома рассыхали, потрескиваясь, — это злой дух Майи давал о себе знать. Через открытую дверь в дом проникал ветерок, шурша брошенным обрывком бумаги, — злой дух невидимо бродит по комнатам.