При управе имелся карцер, или, как его называли, сибирка, для разного рода непокорных и смутьянов. Это был холодный амбар, мрачный, темный, куда запирали арестованных. Улусный голова волен был любого запереть в карцер, не отвечая ни перед кем за свои действия.

Свободолюбивым по натуре якутам, привыкшим к беспрепятственному передвижению по своей широкой стране, заключение в сибирку было смерти подобно. Поэтому все так боялись улусного головы, старались избегать его немилости.

— Ну, чем вы утешите меня, почтеннейший? — напомнил о себе. Харатаев.

Шаман вместе со скамейкой отодвинулся от печки, поднял с пола бубен и громко запел:

Харатаев огляделся. Но, кроме него, шамана и удаганки, в юрте никого не было. По телу старика пробежали мурашки.

А шаман продолжал петь:

Харатаев не ждал, что вместо ответа на его просьбу шаман станет камланить, и очень испугался. О его поездке сюда не знала ни одна душа, но, оказывается, за ним последовал злой дух его покойной дочери, оборотясь в черного ворона. Он вспомнил, что, когда проезжал мимо леса, по берегу речки Быракана, над ним, каркая, пролетел ворон.

— Почтенный старец, жизнь для нас превратилась в адовы муки. Будь нам солнцем, будь нам луной, спаси нас! — взмолился Харатаев.

Шаман, размахнувшись, ловко забросил бубен на полку, приколоченную к матице, и не торопясь надел рубашку. Было похоже, что настроение ясновидца улучшилось. Он протянул руку для пожатия и сказал:

— Что можно тебе посоветовать, коль я не знаю никого из шаманов, кто мог бы справиться со злым духом.

Удаганка Алысардах вскипятила чайник и налила гостю чаю. О ней, как и о Сыгыньяхе, ходило много легенд. Рассказывали, что ее родители не бы ни шаманами, ни удаганами. Однажды они заметили, что у их дочки растет живот. Старики всполошились: дочь ждет внебрачного ребенка, опозорила их седины, обесчестила себя.

— Отчего у тебя так живот вздулся? — спросили они у своей дочери.

Дочь ответила:

— Не бойтесь, это я боролась с одним шаманом. Шаман тот обитал в нижнем мире. Убегая от меня, он оборотился в окуня и нырнул в озеро Хатыстах. А я, оборотившись в полярную гагару, догнала его и проглотила. И теперь вот живот вздулся.

Отец схватил вожжи:

— Вот я тебе сейчас покажу шамана! — И стал сечь дочь. Опомнившись, старик увидел, что стегает коновязный столб посреди двора.

Родители стали побаиваться своей дочери и оставили ее в покое. Вскоре она куда-то исчезла.

— Наша разнесчастная ушла куда-то в лес, к лешему, и на вернулась. Пойдите поищите ее, — обратилась мать к родственникам.

Пропавшую долго искали в лесу. «Забеременела и теперь повесилась от стыда и позора», — решили родственники.

Вскоре ее видели около обгоревшего пня. Она сидела и в окровавленных руках держала окуня. Увидев людей, девушка сердито сказала:

— Прочь отсюда, уходите, я сама с ним справлюсь!

Увидев такое, родственники повернулись и ушли.

Вечером она вернулась домой и, никому не говоря ни слова, легла. Живота у нее как не бывало.

С тех пор девушку стали звать удаганкой Алысардах. [14] Спустя немного времени она вышла замуж за шамана Сыгыньяха.

— Не те нынче шаманы, не одолеть им злого духа, — подтвердила удаганка слова мужа.

«Если даже эти старцы говорят такое, то кто же тогда мне поможет?..» — пришел в отчаяние Харатаев.

— Неужели это так безнадежно? — чуть не плача, спросил он. — Умоляю, помогите!..

Шаман Сыгыньях даже не пошевельнулся. Узкие глаза его смотрели в одну точку.