заградительный огонь. Хочешь снимать — лезь в него, не хочешь — уходи

восвояси, ничего не снявши, — отвечал Свиридов.

— Молодец! Герой! — сказал командир полка. — Так и надо: огонь там или

не огонь, а на цель иди!

После этого незаурядного вылета прошло всего несколько дней, и другой

летчик также вернулся с задания на изрядно потрепанном самолете. Каково же

было наше общее удивление, когда Чучев отреагировал на это событие

диаметрально противоположным образом. Почему? Очень просто. Оказалось, что

никакого сопротивления в районе цели ни с земли, ни с воздуха противник не

оказал. Все повреждения были получены частично при перелете линии фронта, когда самолет напоролся на заранее известную нам зону сосредоточения

зенитной артиллерии, а частично на обратном пути, — зазевавшись, экипаж

просмотрел приближение истребителей противника и не успел замаскироваться

облачностью.

— Вы что думаете, — повысил голос командир полка, — вам экипаж

доверили, чтобы вы его так, за здорово живешь, угробили? А каждый самолет

сейчас для нас на вес золота, так и на это вам наплевать? Если противник мешает

задание выполнить — другое дело: пробивайтесь сквозь огонь, как Свиридов

пробился, а свое дело сделайте! Но по дороге к цели или от цели — шевелите

мозгами хоть до скрипа, а пройдите так, чтобы царапины напрасной не получить!

Напрасной царапины. . Это было сказано с упором на слово «напрасной» и

полностью соответствовало тому самому критерию нужности или ненужности

риска,

38

с которым я познакомился за несколько лет до этого в отделе летных испытаний

ЦАГИ.

Разумеется, сама оценка этой нужности или ненужности бывает достаточно

субъективной и может в каком-то частном случае оказаться ошибочной. Так, например, в довоенные годы мне не раз попадало за стремление в совершенстве

отработать выполнение резких, энергичных маневров с бреющего полета от

самой земли, а на войне это умение не раз выручало меня из весьма критических

положений. Однако это — исключение, отнюдь не порочащее самый принцип как

таковой; исключение, лишь подтверждающее правило.

Работа в авиации, особенно испытательной, не раз наталкивала меня (как, разумеется, любого летчика) на раздумья о таких тонких категориях, как природа

смелости, умения рискнуть, как место разумной осторожности в нашей работе и

многое другое, с этим связанное. Конечно, сколько-нибудь определенные на сей

счет взгляды сложились в моем сознании под действием многих увиденных и

пережитых фактов и далеко не сразу — соответственно и рассказано о них будет

дальше, в последующих главах этих записок.

А пока, чтобы временно оставить разговор о разумном и неразумном риске в

стороне, добавлю одно: в тех редких случаях, когда я по каким-либо причинам

(всегда неуважительным!) отступал от трезвой позиции, принятой среди опытных

летчиков-испытателей, ничего хорошего из этого никогда не получалось.

СТАНОВЛЮСЬ ЛЕТЧИКОМ - ИСПЫТАТЕЛЕМ

Немало тонкостей испытательного искусства открылось мне в полетах с

более опытными товарищами в качестве второго летчика.

Это было полезно со всех точек зрения. Знакомство с пилотированием

тяжелых многомоторных самолетов прививало столь необходимую летчику-испытателю универсальность. Одновременно практически осваивалась методика

проведения испытательных полетов.

39

Наконец, продолжительное пребывание в воздухе заставляло втягиваться в

работу чисто физически.

Больше всего я летал с Ю. К. Станкевичем на четырехмоторном тяжелом

бомбардировщике ТБ-3 (АНТ-6). По своим размерам — размаху крыльев, Длине

фюзеляжа, высоте расположения кабины летчиков от земли — этот самолет

намного превосходил не только нашего первого доброго друга У-2, но и недавно

освоенных нами разведчиков Р-5, P-Z и других. Очертаниями он был очень

похож на пропорционально увеличенный в некотором масштабе двухмоторный

Р-6, на котором я вылетал с помощью Рыбко, это сходство, впрочем, было не