А у Платона перед глазами все стоял огромный, на голову выше остальных, Нестор Парцвания. Улыбаясь, он спокойно махал вслед гостям своей серой войлочной шапочкой. Платону казалось, что и улыбка Нестора, и его слегка прищуренные глаза как бы говорили: "Посмотрим, как твоя бригада выиграет соревнование!"

— Ну, что ты теперь скажешь, Платон? — обратилась к нему Мариам. — Стоило гебе так волноваться? Помнишь, ты говорил, что лучше умереть, чем ехать учиться к этой девчонке? А разве мало мы увидели нового, мало чему научились?

— Не знаю, как ты, сестрица, — проворчал Платон, — а все, что я там видел, было или твое, или мое. Если они и придумали кое-что новое, то и это опять-таки было придумано Майей, твоим птенцом, выпорхнувшим из нашего гнезда. Спрашивается, значит, что нового они показали нам?

Мариам возмутилась:

— Платон, как же так можно говорить?

— А вот, значит, можно! "Лопата Мариам", то — Мариам, это — Мариам… А весовщик Нестор Парцвания! Ведь он то и дело повторял мои слова. Когда только успел он их так здорово вызубрить?

— Так, значит, ты не увидел ничего нового? — на-, хмурилась Мариам. — Выходит, ты даром потерял целых три дня?

Платону не понравилось ни выражение лица Мариам, ни ее тон.

— Нет, зачем же? Мы не совсем даром потеряли время. У них, конечно, есть кое-что… Но что такого особенного они сделали, чтобы ставить их выше нас?

Мариам не смогла сдержать улыбку:

— Не дай бог тебе смерти, Платон, но тебя исправит одна могила. И откуда ты взял, что Нестор Парцвания вызубрил твои слова? Не он ли говорил: "Что значит "твоя бригада", "моя бригада"? — Мариам заглянула в глаза Платона. — Это разве тоже твои слова?

— Э, чего уж там, сестрица, пусть так: большие дела творят в "Имеди"! — сдался наконец Платон.

Солнце подымалось к зениту. Подобно легкому белому кружеву, на чайных кустах еще лежал туман; туман струился и меж ветвей лимонных и мандариновых деревьев, висел в воздухе. Но как только женщины пригибались к кустам, чтобы сорвать листья, белый покров тумана тотчас же сползал с них и исчезал.

— Большое дело делают и здесь, — сказала Мариам, не отрывая глаз от плантаций. — И наш труд — твой и мой, Платон, — лишь частица общего труда. А у тебя на языке все одно и то же: "мое" да "мое".

Платон ничего не ответил. "Ни у кого нет таких глаз, такого ума… Будь благословенна ее тень…" — повторял он в душе, глядя на задумавшуюся Мариам.

А поезд все ускорял бег.

Навстречу Мариам и Платону неслись чайные кусты, деревья, телеграфные столбы, пестреющие белыми и зелеными изоляторами, неслись горы и поля, окутанные туманом.

Вот так же стояли они у окна, когда ехали к Майе, так же плыли им навстречу эти кусты, эти деревья, эти столбы, эти поля и горы. Иногда они слышали пение, гул машин, блистала залитая лучами солнца земля. Но ехали они с сердцем, полным горечи и обиды, и потому все это было как бы подернуто тенью. Как далеки были они сейчас от этого чувства! И потому все мандариновые и лимонные плантации, окутанные белым туманом чайные кусты, ярко-синее небо, темно-зеленые горные склоны, нивы и луга, и это окно, и незнакомые спутники казались им такими родными и близкими, они были так счастливы, будто для них горело сейчас в небе сто солнц.

Перевод Н.Аккермана

Мзия стояла перед директором, сияя от счастья. Зал был переполнен, все смотрели на нее. Кое-кто глядел с завистью, и от этих взглядов у девушки приятно кружилась голова. "Болтали языками, судачили: "Не получит Мзия медали!" Ну, а теперь что скажете?"

Она никогда не умела сдерживать своих чувств. Сейчас же сердце Мзии готово было разорваться от радости. Она с вызовом смотрела в зал, и весь ее облик — лицо, глаза — все говорило: "Да, я одна из всего класса смогла получить медаль!" Коробочку с серебряной медалью Мзия держала в левой руке, а ладонью правой бережно прикрывала сверху.

До слуха Мзии долетел шепот:

— Смотрите, берет медаль, будто и вправду заслужила.

Мзия узнала по голосу свою одноклассницу Лию. "Ах так, и Лия позавидовала!" — рассердилась Мзия, задетая за живое. И назло подруге громко сказала:

— Георгий Константинович! Я буду стараться… я буду в институте учиться так же, как… Нет еще и еще лучше!

В зале дружно захлопали, только один голос — голос Лии — опять прозвучал в наступившей тишине:

— Воображает, что и в институте ей будут ставить пятерки за смазливость!

Эти слова больно ранили сердце Мзии. Резко обернувшись к залу, она хотела ответить, сказать что-то обидное, но сдержалась. Стоило ли в такую счастливую минуту ссориться? Ведь в словах Лии было и нечто приятное: признание ее красоты.

Подруги поняли, что Мзия услыхала шепот Лии, и затихли.

— Ты права, Лия, мне и за одну красоту поставят пятерки, а вот тебе, бедняжке, нечем их заработать!

С этими словами Мзия выбежала из зала. Все облегченно вздохнули и с сочувствием посмотрели на Лию, побледневшую, как полотно.