После этой победы оппозиция народному и цезарианекому правительству казалась побежденной навсегда почти во всем мире, Никто не смел более надеяться, что маленькая кучка отчаянных лиц, захвативших море, или же Секст Помпей, господствовавший над одной только Сицилией, окажутся в состоянии изменить судьбу войны. Битва при Филиппах окончательно утвердила то, что было уже решено при Фарсале. Свобода умерла, армии теперь готовы были признать своими вождями триумвиров, которых, особенно Антония, все считали навсегда захватившими власть. После битвы, когда пленные сенаторы пошли перед триумвирами, многие из них сильно осуждали Октавиана, [665] но все почтительно приветствовали Антония. Готовясь к смерти, они предвосхищали это общее осуждение. Солдаты знали, что победа была делом рук Антония, тогда как Октавиан не имел к ней никакого отношения. Все считали, что Антоний достиг такого высокого положения благодаря собственным усилиям, продолжительность и упорство которых вполне соответствовали результатам, в то время как Октавиан, скорее, казался презренным самозванцем, жестоким и вероломным честолюбцем, которому незаслуженно благоприятствовала судьба. Что касается Лепида, то он слишком дискредитировал себя, допустив властной и интригующей Фульвии узурпировать во время войны власть триумвира и консула, управлять вместо него Италией и овладеть сенатом и должностными лицами. [666] Теперь, когда была уничтожена консервативная партия и выиграна последняя битва, Антоний был верховным обладателем власти, большей и более обеспеченной, чем была власть Цезаря после битвы при Фа псе; если действительно ему еще нужно было разделить часть этой власти со своим дискредитированным товарищем, то он мог, по крайней мере, диктовать последнему все свои желания. [667] Поэтому, конечно, он был главным зачинщиком многочисленных и важных решений, принятых после Филипп двумя триумвирами.

Несмотря на победу, трудностей было еще много. Нужно было заплатить солдатам обещанные 20 000 сестерциев и задолженность по жалованью, а денег не было. Нужно было распустить часть армии, ибо невозможно было дольше терпеть издержки, необходимые для содержания сорока трех легионов. Нужно было, наконец, выполнить прежние обещания, сделанные Цезарем тем ветеранам, которые до мартовских ид еще ничего не получили; эти обязательства триумвиры как продолжатели цезариа некой традиции обязались выполнить. Было настоятельно необходимо восстановить авторитет Рима в той части империи, откуда можно было извлечь деньги, т. е. на Востоке, который был приведен в полный упадок во время междоусобной войны.

Мелких государей Сирии и Финикии, которых Помпей лишил владений, при общем смятении снова стало больше; одних поддерживал Кассий, другие действовали по собственной инициативе. Провинция была, таким образом, разделена на массу мелких владений, воевавших между собой; самое значительное из них — город Тир воевал с Палестиной и захватил часть ее территории по соглашению с Птолемеем, князем Халкиды, и с помощью Антигона, сына Аристовула, у которого Помпей отнял власть над Палестиной, чтобы передать ее Гиркану. Таким образом, в Палестине снова разразилась междоусобная война, на первый взгляд — между сторонниками двух претендентов, а в действительности между национальной партией и партией римской. В Азии было более спокойно, но войны и грабежи оставили там после себя большой беспорядок. Почти во всех зависящих от Рима монархиях и княжествах возникали классовые раздоры, соперничество фамилий и котерий и даже мелкие революции.

Больше нельзя было почивать на филиппийских лаврах. Антоний и Октавиан начали решительно устранять Лепида, который, в то время как они боролись за победу, вел себя в Италии очень глупо и, располагая всего тремя легионами, не думал сопротивляться. Что касается всей армии, три легиона которой погибли во время войны, то она, таким образом, насчитывала около сорока легионов. Было решено распустить восемь легионов ветеранов Цезаря, вновь призванных под оружие, из них три легиона — Вентидия, три легиона — Лепида и два — Октавиана. Из тридцати двух легионов, которые составляли, таким образом, всю армию, одиннадцать, сражавшихся при Филиппах, должны были остаться под оружием в Македонии и быть подкреплены солдатами Брута и Кассия. Антоний должен был взять шесть легионов, а Октавиан — пять. Октавиан получал также три легиона Лепида. Таким образом, Антоний должен был командовать семнадцатью легионами: одиннадцатью, остававшимися в Италии, и шестью — македонскими; Октавиан же получил командование пятнадцатью легионами: семью из италийских, тремя — лепидовскими и пятью — македонскими. Что касается провинций Лепида, то Антоний выбрал для себя Нарбонскую Галлию, Октавиан — Испанию, уступив Антонию Африку, [668] где во время сражений триумвиров при Филиппах разразилась небольшая междоусобная война. Корнифиций не хотел признать власть триумвиров; Секстий, правитель Новой Африки, объявил себя сторонником Антония; в результате произошло столкновение, в котором Корнифиций был побежден и убит. Условились, кроме того, что если появится какая-либо опасность со стороны Лепида, который посчитает, что его полностью ограбили, то Октавиан должен будет уступить ему Нумидию, а Антоний — Африку. [669]

Наконец, было решено, что Антоний отправится на Восток под награды предлогом его умиротворения, но в действительности за тем, чтобы найти там денег, и что Октавиан пойдет в Италию, чтобы после войны с Секстом Помпеем наконец распределить земли ветеранам своего отца. Это было нелегкое предприятие. Ветеранов галльских войн, не получивших удовлетворения, после новых войн было, вероятно, не более семи или восьми тысяч, но так как каждому из них нужно было дать максимум того, что было обещано, т. е. по 200 югеров, приблизительно по 50 гектаров, то нужно было найти в Италии от трех до четырехсот тысяч гектаров хорошей земли, а это было почти невозможно при существующих условиях. Опыт прошлого доказывал это. К чему послужили аграрные законы, изданные в 64, 60 и 59 годах, когда народная партия должна была уважать все фикции законности, предлагая к раздаче только то, что оставалось от ager publicus, и покупая земли по разумной цене sine iniuria privatorum. [670] В результате, когда при недостаточности ager publicus пытались покупать земли частных лиц, никто не хотел продавать иначе, как по самой высокой цене, эту землю привилегированной Италии, которая не платила налогов. Петиции, просьбы, интриги собственников связывали невидимыми узами руки основателей колоний, даже самого Цезаря. С другой стороны, у триумвиров не было денег; следовательно, даже при всем желании они не могли бы покупать землю. Вместо этого, уничтожив целиком при Филиппах консервативную партию, Антоний и Октавиан могли прибегнуть к быстрым насильственным мерам, чего не смел сделать Цезарь после битвы при Фапсе, разбив, но не уничтожив консерваторов. Только так можно было преодолеть скрытое, но упорное сопротивление частных интересов. Поэтому Антоний и Октавиан решили дать семи или восьми тысячам солдат земли на территории восемнадцати самых прекрасных и богатых городов Италии, [671] отобрав в каждом из них у каждого собственника часть его имущества и обещая заплатить ту сумму, какую они сами назначат и когда будут в состоянии. Эти колонии все должны были быть основаны Октавианом и получить имя Juliae, ибо они состояли целиком из ветеранов Цезаря. [672] Наконец, было решено привести в исполнение закон Цезаря, предоставляющий право гражданства жителям Цизальпинской Галлии. [673] Этот договор, тайно заключенный между триумвирами, не должен был быть одобрен ни сенатом, ни народом. [674] После Филипп конституционное лицемерие, к которому прибегали в начале образования триумвирата, не казалось более необходимым, и личная власть могла более открыто использовать республиканские традиции. Антоний заставил Октавиана дать ему еще два легиона, бывшие в Македонии, и обещал уступить ему два из своих легионов, находившихся в Италии. [675]

Многие из современных историков утверждают, что Антоний предпочел Восток Италии из легкомысленных желаний получить там массу удовольствий; мне кажется, что скорее в его планы входила реорганизация той части римских владений, которая ему, как и всем его современникам, не исключая Цезаря, казалась наилучшей. Действительно, европейские провинции были бедными, малонаселенными и полуварварскими по сравнению с Востоком, столь обширным, полным богатств и высокоцивилизованным, с его большими промышленными городами, хорошими дорогами, важными научными центрами и прекрасно культивированными землями. Сама Италия испытала глубокий экономический и политический кризис, такой долгий, что большинство людей отчаялись когда-нибудь увидеть восстановленный порядок и мир. Если Цезарь обратил свое внимание в сторону Рейна для расширения римского владычества, то это было случайностью, вызванной тем, что в конце его консульства не представилось другого удобного случая к завоеванию, но он всегда рассматривал Восток как реальную добычу Италии и умер в момент, когда готовился к новой экспедиции против Парфии. Прогресс меркантилизма, впрочем, естественно располагал к преувеличению важности богатства в человеческой жизни, и следовало рассматривать наиболее богатые страны как наиболее совершенные, а потому и самые желанные. Не потерпели ли триумвиры неудачи в войне вследствие недостатка денег? Разве Цезарь не говорил, что для власти над миром нужны солдаты и золото? Антоний, будучи его верным учеником, теперь, имея армию, хотел прежде всего овладеть самыми богатыми странами. Кажется, что в этом, как и во многом другом, теперь, после Филипп, Октавиан должен был соглашаться со всеми условиями договора, которые угодно было диктовать Антонию. [676]

Таким образом, к концу 42 года Антоний с восемью легионами отправился в Грецию, в то время как Октавиан с тремя легионами возвращался в Италию, сопровождаемый толпой ветеранов, возвращавшихся к своим очагам. Но они нашли Италию в самом бедственном положении. С экономической точки зрения Италия казалась разоренной. Не было более в обращении денег, и этот факт повлек за собой всеобщую несостоятельность. Вводя высокие налоги в эпоху, когда золота было так мало, триумвиры способствовали разорению многих собственников, хотя им была предоставлена возможность удержать у себя треть суммы, полученной от продажи их имуществ. Имения были проданы по таким низким ценам, что почти все стали нищими. [677] Таким образом, большая часть мелких собственников, возникших благодаря своему труду рядом с крупными общественными и частными доменами в середине предшествующего столетия, была снова разорена. Но еще хуже обстояло дело с нравственным состоянием общества. Знать исчезла, народная партия более не существовала, сенат превратился в темное сборище авантюристов, магистратуры не имели никакого влияния, законы потеряли свою силу. Ничего более не существовало: ни классов, ни партий, ни традиций, ни учреждений, способных руководить обществом; царили хаос, полная революционная анархия с неизбежными последствиями: тиранией отдельных лиц, случайно возникших и имеющих поддержку самыми странными средствами. Италия увидала самую чудовищную из этих тираний: тиранию Фульвии.

В условиях беспорядка, который невозможно описать, захватила власть женщина; она назначала магистратов, руководила сенатом, издавала законы в государстве, конституция которого была рассчитана на мужской характер. Правление Фульвии самим фактом своего существования полностью ниспровергало римские традиции. Но это еще не все. Классы и учреждения, поддерживавшие весь порядок сверху, были разрушены; революционный поток захватил все: частное право и семью, воспитание и литературу. Смысл классового достоинства упал до такой степени, что в этом году можно было увидеть граждан всаднического сословия, сражающихся в цирке с дикими зверями. [678]