Шрифт:
– Дерьмо, - с выражением произнес Сапожник. – Вот… придурок.
Мертвый.
Мертвый наивный мальчишка, с которым случилась большая любовь. С Бекшеевым вот не случилось. Не успел, наверное. Не считать же любовью Настасью Ольскую, с которой он в переписке состоял, а потом как-то вот…
А о жене и говорить не след.
Жена, она не для любви. Статус. Положение. И просто принято так. Нет, и вправду дерьмо.
– Контрабанда? – предположил Бекшеев.
– Лодка у него была, но… что отсюда возить кроме рыбы-то? – Сапожник поднял рубашку. – И сюда нечего.
– Зелья…
– Какие? Опиум тут в аптеке есть. Доктор выпишет, если надо. Да и… особо никто не балуется. Стимуляторы? Их попробуй достань. И денег стоят немалых. Кому их тут потребять?
Вот и Бекшееву тоже было бы интересно.
– А если наоборот?
– Нет, тут ни мак, ни прочие серьезные травы не растут. Климат не тот. Золото? Что с ним на Дальнем делать-то? Как и с камнями. А табак, вино и прочие штуки паромом проще. Лодка много не возьмет, да и… нет, Яжинский заметил бы, что лодку брали. Другое что-то.
Но что?
Проклятье. Как же не хватает информации. Просто катастрофически не хватает.
– Я порасспрашиваю, где Мишку видели, - Сапожник накинул пиджак. – Может, что и получится.
– Спасибо.
– Не за что. Ты… вроде нормальным кажешься.
Почти признание.
– И матушке поклон.
– Зайди, - попросил Бекшеев. – Она будет рада.
– Думаешь? – в голосе теперь звучало сомнение. – Я… не самым благодарным пациентом был. Да и сейчас характер не лучше. Тому, кто уже умер, тяжело возвращаться к жизни.
– Но иногда приходится.
– Ты это… Сомов порой орет, но в целом мужик неплохой. Будет давить, то и выпусти.
Куртку Сапожник поднял и тряхнул.
– Ты ведь не пьешь, - четко осознал Бекшеев.
– Я? А… нет. Это Барин у нас любитель. Но меру знает. А мне нельзя, - Сапожник постучал по виску. – Блок стоит… и не надо его трогать. А то мало ли.
Он переминался с ноги на ногу, уже явно тяготясь, что разговором, что обществом Бекшеева. И голова то и дело поворачивалась к дому.
Кто там ждет?
И ждет ли?
– Выпусти, - повторил Сапожник с нажимом. – Если мальчишка понял, то уберется с острова.
– А если нет?
Улыбка была широкой и радостной.
– Ну и сам виноват тогда… наши за ним присмотрят.
Это совсем не успокаивало.
– Я пойду?
И не дожидаясь ответа, Сапожник развернулся и как-то быстро заковылял к дому. Сейчас стала вдруг отчетливо заметна его хромота.
А ведь… могла ли она стать помехой? Или же… Бекшеев вот сумел как-то и вниз сойти, и подняться по скалистому берегу. Непросто. Больно. Но смог. А вот Сапожник?
В участок Бекшеев вернулся и спустился в подвалы, которые переоборудовали под камеры. Правда, судя по тому, что в одной камере стояли бочки, а в другой высилась стопка серых матрацев, с преступностью на Дальнем дела обстояли не ахти. Перед третьей камерой на стульчике устроился Барин.
– Доброго вечера, - вежливо сказал он и даже подняться соизволил.
– Караулите?
– Скорее приглядываю. Очень уж… беспокойный молодой человек, - голос у Барского был низким, обволакивающим. – И неуклюжий. Суетится. Падает. Бьется. Себе вредит. Как бы не вышло чего.
И столь искренняя забота в нем звучала, что Бекшеев даже почти поверил.
– Сволочь! – а вот княжич не спал. Он забился в дальний угол камеры, прижав к груди оловянную тарелку, будто желая за нею спрятаться. – Это все он! Думаете, вам с рук сойдет… да мой отец… он вас всех…
– Вдруг да самоубиться вздумает? – теперь в этом вот бархатистом голосе звучала надежда.
– Не дождетесь…
И княжич добавил пару слов покрепче.
– Уйти?
– Барский умел чувствовать момент.
– Тут… поужинать где будет?
Чуялось, домой в ближайшее время попасть не получится.
– Можно в корчму позвонить. Наши там столуются. И кормят неплохо, и недорого выходит. Заказ сделать?
– Будьте любезны.
– Сюда? Или…
– Сомов вернется?
– Всенепременно.
– Тогда сюда.
– Позвонить?
– Сомову? Да, скажите, что я тут буду… ждать.
И вправду стоило переговорить, потому как эта суета, напрочь несвоевременная, изрядно выводила. Барский ушел. А вот княжич, поднявшись, как-то осторожно, бочком, приблизился к решетке.