Макс повернулся к Колину. Тот всё так же стоял на своей вышке, смотрел в бинокль. Макс был рад успехам друга, но не был рад его выбору. Он будто всегда подозревал, что Колин, такой простой и яркий, непременно станет мишенью. Он не умел прятаться, не умел скрываться. Он был слишком заметным для этого и слишком свою заметность любил.

— Я переживал тогда, — сказал Макс. — Потому что ты мой лучший друг. И я не хотел, чтобы что-то случилось. Я не лучшим образом это выразил, кажется.

Они оба засмеялись.

— Да, орать матом — не лучший способ кого-то переубедить, знаешь. Я сначала даже решил, что ты можешь мне завидовать. Но потом подумал: как это? Макс Хэмильтон — и завидует мне? Макс всегда смирен, как сторожевой пёс, и точно знает, что делает. Это не зависть… Я хотел списаться как-нибудь, но всё не получалось. Дела, дела… А потом…

Колин тяжело вздохнул и опустил бинокль. Он всё же знал. Он, как призрак, застрял между мирами и остался таким же, как в свой последний день.

— Я рад с тобой увидеться, Макс, — улыбнулся он. — Жаль, что таким образом.

— То есть я прав? — Макс спустился с лестницы, оставляя пулемёт. Колин тоже спустился со своего обзорного пункта. — Я умер, и это загробная жизнь?

— Не знаю. Ты не выглядишь мёртвым.

— Ты тоже.

Колин развёл руками.

— Здесь я всегда такой. Мы все такие. Живём и умираем здесь каждый день. И каждый день воскрешаемся. Как и все не упокоенные души войны. Но ты, друг, не мёртв. Не сейчас.

— Значит, мне нужно вернуться туда, где я ещё жив, — твёрдо сказал Макс. — Там меня, возможно, ждут.

— Молоденькая блондинка? Неплохо, Макс. Очень неплохо. Мне кажется, ей нужна твой помощь. — Макс вытаращился на него, но не успел сказать ни слова, Колин понял всё сам: — По ту сторону, — он махнул на неогороженную навесом стену окопа, — что-то есть. Мы туда не ходим, но оттуда доносится что-то, похожее на жизнь. Может, она там. Или там выход.

— Отлично! Спасибо, друг!

Они сцепили ладони, обнялись, и Колин в этот момент совсем не казался призраком. Всего лишь таким же костлявым мальчишкой, каким его помнил Макс.

— Не за что, — сказал Колин. — Только… Макс, скажи моей маме там, что я её люблю и очень скучаю.

Макс, поражённый, смотрел на Колина ещё несколько секунд. На усмешку в уголках его губ, в его серьёзные голубые глаза. А потом кивнул — и бросился к стене. Вскарабкался на неё в один миг и побежал. По изрытым воронками взрывов холмам. По вязкой, скользкой, пропитанной влагой земле. Поскальзывался. Падал. Плевался землёй — но снова и снова вставал, чтобы бежать дальше, потому что там, где билась жизнь, там всё ещё была надежда. Он обещал Лиз, что защитит её, и нарушить слово сейчас было бы худшим исходом.

Лиз показалось, что она задохнётся. Ледяная вода хлынула в нос. Грудь сдавило, в ушах загудело. Она едва не вдохнула, но вдруг закашлялась, разрывая горло.

— Вот, а я ведь говорила, — раздался голос. — Всё твои побеги и ночные гулянки.

Лиз боялась открывать глаза, потому что она знала этот голос. Это мать отчитывала её, как делала множество раз в прошлом, каждое лето, когда Лиз возвращалась домой из гимназии.

Она замерла, надеясь, что сейчас всё пройдёт. Это наваждение. Минутка — и они с Максом вынырнут, она вдохнёт, а материнский голос исчезнет.

Но Лиз снова закашлялась, сгибаясь и сотрясаясь всем телом, а на лоб ей легла холодная ладонь. Лиз распахнула глаза. Макса рядом не было. Не было воды, а её обвивало что-то другое. Мягкое и тяжёлое. Рядом сидела…

— Мама?

— А кто же ещё? — спросила та, разгибаясь и с неудовольствием убирая ладонь со лба Лиз.

— Я… не… не знаю…

Неужели все поездки, Уильям и Макс были сном? Нет, это не могло быть правдой. Такое не снится.

— Мама, а что со мной? — спросила Лиз, приподнимаясь и оглядываясь.

Гостиная в родительском поместье была в точности из её воспоминаний, будто с картинки рисовали. Те же бурые обои, тяжёлые золоченые рамы вокруг портретов дальних и умерших родственников. Вазы без цветов. Кожаная мебель. Шкафы и столики из красного дерева.

— У тебя жар, — сухо ответила мама, садясь в кресло около кушетки, на которой полулежала Лиз. — Ты заболела.

— Но я не чувствую жара.

— А я потрогала твой лоб и чувствую.

Лиз сдвинула одеяло и спустила ноги на пол. Она была одета в то же, в чём вошла в пещеры: светлую рубашку с коротким рукавом, широкие шорты с карманами по бокам, у кушетки даже стояли её ботинки, и носы у них ещё были мокрыми, хотя вся остальная одежда высохла.