Шрифт:
Следствием этого доклада явилось «высочайшее повеление» 22 августа. В нем говорилось о «ненормальном отношении между коренным населением некоторых губерний и евреями» и предписывалось: учредить в губерниях, имеющих значительное еврейское население, особые комиссии из представителей местных сословий и обществ, под председательством губернаторов. Эти комиссии должны выяснить, «какие вообще стороны экономической деятельности евреев имеют вредное влияние на быт коренного населения и какие следовало бы принять меры для ослабления этого влияния». Таким образом, в указе об учреждении комиссий заранее был дан ответ на поставленный вопрос: выяснить «вредное влияние» евреев на экономическую жизнь. То, что еще нужно было доказать, предполагалось уже доказанным, и поручалось только подогнать фактический материал под заключение готового обвинительного акта. Еще ярче выразил эту мысль Игнатьев в своем циркуляре к генерал-губернаторам от 25 августа, где он воспроизвел свой вышеупомянутый доклад царю и твердо установил догму о «вредных для христианского населения последствиях экономической деятельности евреев, их племенной замкнутости и религиозном фанатизме».
Так совершилось невероятное: разоренное, ограбленное еврейское население, которое имело право предъявить иск к не защитившему его правительству, само было предано суду «губернских комиссий». Судьями были агенты правительства, губернаторы (в том числе и виновные в допущении погромов) и представители христианских сословий по выбору тех же губернаторов. В комиссии допускались, только с правом совещательного голоса, по два представителя еврейского общества, которые здесь играли роль подсудимых, ибо им приходилось выслушивать сплошные обвинения против евреев и постоянно оправдываться. Всего таких комиссий было 16: в 15 губерниях «черты оседлости» (без Царства Польского) и в Харьковской губернии. Комиссиям был дан двухмесячный срок для окончания своих работ и представления результатов министерству. В сентябре и октябре 1881 года повсюду происходили заседания этих «губернских комиссий», призванных судить еврейский народ на основании официального обвинительного акта.
Вот как описывает эти заседания хорошо осведомленный современник в официальном меморандуме: «В каждой комиссии первое заседание открывалось чтением министерского циркуляра от 25 августа. Чтение это везде одинаково производило сильное впечатление в двух направлениях: на членов из крестьянского сословия и на членов из евреев. Первые выносили из слышанного убеждение во враждебном настроении правительства к еврейскому населению и в снисходительном отношении его к виновникам беспорядков, вызванных, по заявлению циркуляра, единственно еврейскою эксплуатацией коренного населения. Впечатление министерского циркуляра на членов из евреев было потрясающее. Они увидели в лице своем трехмиллионное еврейское население посаженным на скамью подсудимых, одну часть населения страны преданною суду другой части. И кто же были эти судьи? Не представители, свободно избранные всеми сословиями населения, а агенты самой администрации, должностные лица, более или менее подчиненные губернатору. Самый же суд был негласный, при отсутствии достаточной защиты обвиняемых или, лучше сказать, наперед осужденных. Положение, принятое председательствовавшими губернаторами, речи преобладавших членов-юдофобов, полные нападок, глумлений и утонченных оскорблений, заставляли еврейских членов переносить мучительную нравственную пытку. Голос их в большом числе комиссий был совершенно подавлен и заглушен. Это заставило еврейских членов прибегнуть к письменной защите интересов своих соплеменников, ко внесению записок и особых мнений. Однако эти записки и протесты редко где удостаивались прочтения в заседаниях».
При таких условиях не было ничего удивительного в том, что комиссии составляли свои «приговоры» в духе обвинительного акта, присланного высшею властью. Чиновники упражнялись в невежественных рассуждениях о «духе иудаизма», Талмуде, кагале, национальной обособленности евреев и предлагали искоренить все это путем полицейских репрессий: уничтожить автономию еврейских общин, закрыть все специальные еврейские училища, подвергать контролю правительства все стороны внутренней жизни евреев. Представители русского мещанства и крестьян, из которых иные недавно еще содействовали или, по крайней мере, сочувствовали погромам, доказывали экономическую «вредность» евреев и требовали для них ограничений в городских и сельских промыслах, а также в праве жительства вне городов. Однако пять губернских комиссий высказывали еретическую для того времени мысль о необходимости предоставить евреям право жительства во всей империи с целью разредить слишком густое еврейское население в «черте оседлости». Одновременно с губернскими комиссиями посылали свои отзывы в Петербург и верховные сатрапы «черты оседлости». Киевский генерал-губернатор Дрентельн, который за допущение погрома в своей резиденции сам подлежал бы уголовному суду, строго осудил весь еврейский народ и требовал репрессивных мер для «ограждения христианского населения от столь надменного племени, религией своею отрицающего сближение с христианами»; нужно противопоставить репрессии «умственному превосходству еврея», которое дает ему перевес в борьбе за существование. Дрентельн предлагал «с целью уменьшения возрастающего еврейского населения способствовать выселению евреев из империи». К концу 1881 года отзывы всех губернских комиссий поступили в министерство внутренних дел, при котором был учрежден «Центральный комитет для рассмотрения еврейского вопроса» (см. дальше, § 16).
Этому организованному походу юдофобов, которые готовили административные погромы после уличных, еврейское общество не могло противопоставить никакой организованной силы. Еврейская печать на русском языке («Рассвет», «Русский еврей» и «Восход») ревностно исполняла свою задачу борьбы за право, но она не могла влиять на те круги русского общества, где широко разливалась отрава юдофобии со столбцов таких газет, как полуофициальное «Новое время» или славянофильская «Русь». Выражавшая мнение правящих кругов газета «Новое время» в разгар летних погромов поставила гамлетовский вопрос относительно евреев: «Бить или не бить?» (заголовок одной из статей газеты) — и решила, что бить нужно, но что в России, как монархически-консервативной стране, эту функцию должно исполнять не население, а правительство, которое системою репрессий может нанести еврейству более чувствительные удары, чем толпа на улицах. Редактор «Руси» Иван Аксаков нападал на либеральную прессу, выразившую сочувствие разгромленным евреям, и доказывал, что русские люди разрушали еврейские дома под влиянием «справедливого гнева». Смешав в одну кучу доводы средневековой церкви и нового германского антисемитизма, Аксаков утверждал, что иудаизм по природе враждебен «христианской цивилизации», а еврейский народ стремится к «миродержавству посредством силы денег».
Антисемитический червяк из Германии прополз даже в некоторые круги русской радикальной интеллигенции. Среди революционных «народников» на Украине культурный антисемитизм Запада сочетался со старым лозунгом гайдамацких вождей Гонты и Железняка: «Бей пана и жида!» Многим казалось очень выгодным слить социально-классовой антагонизм с национальным, чтобы направить народное движение через «еврея-эксплуататора» на русскую буржуазию, дворян и чиновников. В августе 1881 года появилась прокламация Исполнительного комитета партии «Народная воля» к украинскому народу, которая кончалась призывом: «Восстаньте, рабочие! Отомстите господам, грабьте евреев, убивайте чиновников!» Эта санкция антиеврейских эксцессов со стороны революционеров вызвала протест со стороны более трезвых членов партии, которые отказались распространять позорную прокламацию. Тем не менее многие «народовольцы» еще продолжали оправдывать использование антиеврейского движения для целей социальной революции, а иным оно даже казалось самодовлеющею целью (таковы Тихомиров и Романенко, авторы вышеупомянутой прокламации, которые впоследствии изменили революционной партии и примкнули к самым ярым реакционерам: первый в Москве, в качестве редактора «Московских ведомостей», а второй в Бессарабии в качестве сподвижника Крушевана, вдохновителя кишиневской резни 1903 года).
После июльских погромов казалось, что эта эпидемия затихла и не скоро повторится. И поэтому впечатление полной неожиданности произвела в декабре 1881 г. весть о трехдневном погроме в необыкновенном месте: в столице Царства Польского, Варшаве. В день католического праздника Рождества Христова в переполненном молящимися костеле Святого Креста в центре города вдруг послышался крик: пожар! Публика бросилась к выходам, и в страшной суматохе было задавлено насмерть 29 человек, а много изувечено. Тревога оказалась ложною: никакого пожара в церкви не было, и все подумали, что это была проделка варшавских воров с целью очистить карманы публики во время давки. Но тут же, среди собравшейся у церкви толпы был пущен слух (впоследствии не оправдавшийся), что в костеле поймали двух евреев, виновников тревоги. Мигом откуда-то раздались свистки, послужившие сигналом к погрому. Городская чернь стала бить проходивших по улицам евреев, а затем начался обычный разгром еврейских лавок, трактиров и жилищ на прилегающих к церкви улицах. Шайки грабителей шли под командою известных в городе воров и каких-то неизвестных лиц, которые по временам давали сигналы свистками, направляя толпу на те или другие улицы. На другой день громили евреев по всему городу, кроме улиц, густо ими населенных, где боялись сильного отпора (в некоторых местах евреи защищались и в драке оказались раненые с обеих сторон). Полиция и солдаты арестовывали многих буянов и отправляли их в участок, но разгонять толпу не решались, и погромщики часто делали свое преступное дело на виду у стражей общественной безопасности. По заведенному шаблону власти только на третий день вспомнили, что пора приступить к усмирению, ибо «урок» уже кончен. 27 декабря войска по приказу варшавского генерал-губернатора уже не допускали скопления погромных банд. Это было сделано слишком поздно, после того как в городе было разрушено и разграблено около 4500 еврейских квартир, торговых помещений и молитвенных домов и ранено 24 еврея; убыток простирался до нескольких миллионов рублей. Было арестовано свыше 3000 громил, среди которых оказалось много малолетних.
Громили вообще подонки польского населения, но среди них часто попадались какие-то незнакомцы, говорившие по-русски, которые, может быть, сыграли роль организаторов. Польские патриоты из высшего общества возмущались инсценированием дикого «русского» погрома в Варшаве. В обращенном к народу воззвании они резко протестовали против мерзких сцен, позорящих столицу Польши; то же сделал католический епископ. Характерно, что варшавский генерал-губернатор в дни погрома отказал в ходатайстве собранию польских граждан, просивших о дозволении учредить гражданскую стражу с ручательством восстановить спокойствие в городе за один день. Официальный обряд погрома не допускал, очевидно, ни малейших отступлений; «беспорядки» должны были происходить в определенном порядке, согласно заповеди: «Два дня громи, а на третий прекращай». Кому-то, по-видимому, было нужно, чтобы польская столица повторила опыт Киева и Одессы, чтобы показать Европе, что погром есть не исключительно русское изобретение.