Не больший успех имела и брошюра еврейского политика, чле­на рейхстага Людвига Бамбергера «Германизм и еврейство» («Deutschtum und Judentum», 1880). Автор уже на первой странице выражает свое негодование против тех, которые не оценили «этой удивительной способности (евреев) к ассимиляции, к отречению от своего и воспрятию чужого». Он опасается, что крики антисемитов отпугнут тех, которые еще не подверглись благодетельному процес­су онемечения. В нападках Трейчке он видит острие, направленное против либерализма: хотят скомпрометировать леволиберальную партию, где важную роль играет «идеалист» Ласкер, выступающий против «великого реалиста» Бисмарка, и ради этого поднимают ев­рейский вопрос, пускают в ход идею, что еврей не может вести не­мецкую политику. Кстати, нужно отметить, что сам Ласкер в этот критический момент совершенно не откликнулся на тревогу еврей­ства: он, по-видимому, не хотел дать врагам лишний повод умалять его репутацию чисто немецкого политика и поэтому симулировал (ибо в душе, несомненно, страдал от вакханалии антисемитизма) рав­нодушие к судьбе еврейства (ср. том II, § 36).

Новая «германско-еврейская война» вызвала на арену челове­ка, который в ту пору причислял себя к «нации Канта» и был всецело погружен в переустройство кантовской философии по новой систе­ме. Профессор Марбургского университета Герм ан Коген (1842— 1918), имевший глубокие корни в еврействе по своему воспитанию (он учился в Бреславской теологической семинарии под руководством Греца, 3. Франкеля и Иоэля), почувствовал себя оскорбленным на­падками Трейчке на евреев, будто бы портящих чистоту немецкой духовной культуры. В брошюре под заглавием «Признание по ев­рейскому вопросу» («Ein Bekenntniss in der Judenfrage», Берлин, 1880) Коген выражает свое огорчение по поводу того, что люди, всею ду­шою слившиеся с «нацией Канта», вынуждены теперь формулиро­вать свое еврейское кредо. Он признает вместе с Трейчке моральный примат государства: принадлежность к государству не есть нечто фор­мальное, а внутреннее, религиозное, и поскольку германское госу­дарство связано с христианской культурой, «еврейское меньшинство немецкого народа» должно установить известное позитивное отно­шение к последней. Это вполне совместимо с верностью чистому иуда­изму. Этика иудаизма со свойственным ей ригоризмом гармонирует с кантовским категорическим императивом, а иудейская теодицея тесно связана с христианством в его протестантской форме, в основу которой Лютер положил Библию. С немецкой же нацией евреи име­ют глубокое духовное родство. «После умственного расцвета еврей­ства в арабско-испанскую эпоху еврейское племя снова развило уни­версальную культуру только среди немецкого народа». Здесь созна­тельно осуществляется «идеал национальной ассимиляции», или амальгамации, и с каждым поколением он будет осуществляться все сознательнее. Этот восторженный гимн немецко-еврейскому еди­нению прерывается гневной филиппикой Когена по адресу своего бывшего учителя Греца. Еврейский историк тогда провинился пе­ред ассимиляторами тем, что в своей «Истории евреев» он резки­ми отзывами об отрицательных проявлениях христианской и германс­кой культуры дал повод к нападкам Трейчке. Коген причисляет

Греца к «партии палестинцев, не имеющих никаких корней в немец­кой культуре», и требует от таких людей, по крайней мере, респекта и пиетета по отношению ко всему, что связано со своеобразием и величием германского духа. Молодой еврейский философ, смотрев­ший на свою кафедру в Марбургском университете как на священ­ный алтарь, где совершалось служение немецкой философии, нахо­дился тогда всецело под гипнозом боевого германского патриотиз­ма и за это удостоился даже похвалы со стороны Трейчке, которого, впрочем, апологетика Когена отнюдь не удовлетворила.

Много еще апологий писалось тогда против антисемитизма, и все с той же точки зрения полной ассимиляции. Среди этих голосов слабо прозвучал голос человека, который должен был бы громче всех говорить, ибо против него главным образом направлялась полеми­ка Трейчке. Грец находился тогда меж двух огней: с одной стороны, прусский историк обвинял его во вражде к христианству и германиз­му, а с другой — все ассимилированное еврейское общество считало его виновным в страшном преступлении: ведь за «еврейский нацио­нализм» еврейского историка сажают теперь на скамью подсудимых все германское еврейство. Грец был подавлен тяжестью этих обвине­ний. По своему официальному положению, как профессор Бреслав­ского университета и Еврейской теологической семинарии, он не ре­шался откровенно высказать в печати свои еретические взгляды, да и не нашлось бы такого журнала, который дал бы место ответу «ере­тика». Он ограничился тем, что поместил в провинциальной газете «Schlesische Presse» (1879 г., № 859) слабую отповедь на первую ста­тью Трейчке. Отвергая истолкование отдельных выражений в «Ис­тории евреев» в смысле вражды к христианскому миру, Грец весьма неудачно прикрывает еврейскую национальную идею «теорией расы» Дизраэли-Биконсфильда и цитирует гордые слова этого иудео-христианина: «Вы не можете уничтожить чистую расу кавказского типа. Это — физиологический факт, закон природы, против кото­рого напрасно боролись цари Египта и Ассирии, римские импе­раторы и христианские инквизиторы». На это Трейчке ответил второю из упомянутых статей, где подкрепил свое обвинение ци­татами из «Истории» Греца, а против довода о «высшей расе» выс­тавил угрозу, что «на германской земле нет места для двойной на­циональности». Перед угрозой Грец отступил. Во втором своем ответе в той же газете («Последнее слово профессору Трейчке») он отвергает упрек в недостатке у него германского патриотизма и в претензиях на официальное признание еврейской национальности: он только требует признания равноценности иудаизма, иудейской религии, а не еврейской национальности. Тут не было «courage de son opinion». Впрочем, это отступление перед опасным врагом объяс­няется не только чувством ответственности перед еврейским обще­ством, но и тем, что в уме историка еще не вполне созрела ясная на­циональная идеология, которую он мог бы противопоставить твер­дой и законченной системе ассимиляции. Он действительно не пре­тендовал на государственное признание еврейской нации с законны­ми национальными правами, на что дерзнула национальная интел­лигенция следующего поколения, да и то не в Германии.

Работа штеккеров и марров принесла свои плоды. За Штеккером шли более степенные люди, добивавшиеся ограничения граж­данских прав евреев путем воздействия на парламент и правитель­ство, а за Марром и его «Антисемитской лигой» шла улица, тот буй­ный элемент мещанства и чиновничества, которому приятно было травить евреев. Этот люд шумел в антисемитских собраниях, скан­далил в ресторанах, оскорблял и выталкивал оттуда посетителей ев­рейского типа; доходило и до столкновений на улицах и в вагонах городских железных дорог. Модным движением увлеклась и значи­тельная часть немецкого студенчества, те бурши, которые в шумных забавах, попойках и дуэлях видели главный смысл студенческой жиз­ни. В Берлине образовался «Союз немецких студентов», члены кото­рого обязывались не иметь никаких сношений с товарищами-еврея­ми и нередко оскорбляли их в стенах университета. Оскорбленные иногда вызывали противников на дуэль, и дело кончалось кровавой развязкой. Даже среди гимназистов появились маленькие антисеми­ты, поощряемые явным сочувствием учительского персонала. Какой-то учитель гимназии в Берлине, Генрици, выступал в народных со­браниях с яростными юдофобскими речами. Либеральная городская дума нашла, что такой педагог не может воспитать честных граж­дан, и уволила его от должности, — но это только увеличило попу­лярность Генрици среди антисемитов и усилило его агитаторский пыл. Все эти скандалы творились под флагом патриотизма, во имя любви к Богу, кайзеру и фатерланду. Антисемитские собрания посы­лали приветственные телеграммы в патриотическом духе канцлеру Бисмарку и получали от него весьма любезные ответы. Источник этих взаимных любезностей таился в том «рептильном фонде», из кото­рого ведомство канцлера выдавало негласные субсидии газетам «пат­риотического» направления. На эти деньги издавались, по-видимому, вновь появившиеся антисемитские листки и брошюры, которые без поддержки извне не могли бы распространяться.

Первым политическим актом антисемитов была подача коллек­тивной петиции имперскому канцлеру. Генрици и его друзья разви­ли широкую агитацию при собирании подписей под петицией. Эта кампания длилась целый год (1880). Во вступительной части пети­ции были ясно сформулированы ее мотивы:

«Уже давно умы патриотов всех сословий и партий крайне оза­бочены растущим засильем еврейской части населения. Былые на­дежды на слияние семитического элемента с германским оказались обманчивыми, несмотря на предоставленное евреям полное равно­правие. Теперь речь идет уже не об уравнении евреев с нами, а скорее об умалении наших национальных преимуществ вследствие преоб­ладания еврейства. Растущее влияние этого народа вытекает из ра­совых особенностей, которые немецкая нация не хочет и не может усвоить без гибельных для себя последствий. Опасность налицо, и многими уже замечена... Опираясь на существующие законы, благо­приятные интересам капиталистов и возникшие под влиянием евре­ев; пользуясь богатствами, приобретенными путем ростовщичества, биржевой игры, банковских и акционерных операций; создавая об­щественное мнение при помощи бессовестной и подкупной прес­сы, еврейская раса успела настолько распространить свое гибельное влияние, что оно грозит уже серьезной опасностью не только хозяй­ственным отношениям и благосостоянию немецкого народа, но и его культуре и религии. Эти опасности будут расти в той мере, в какой евреям удастся массами проникать в такие профессии, особенно на государственные должности, которые раньше для них были закры­ты... Так как еврейство представляет собою реальную власть, то бо­роться с ним нужно также реальными средствами власти».

На основании этих доводов петиционеры предъявили правитель­ству следующие требования: 1) ограничить переселение евреев в Гер­манию из других стран; 2) удалить евреев от всех ответственных го­сударственных должностей и не допускать их в судебное ведомство в качестве единоличных судей; 3) для сохранения христианского ха­рактера низшей народной школы допускать туда только учителей-христиан, даже в том случае, если школа посещается и еврейскими детьми; в средних же и высших учебных заведениях учителя-евреи могут быть допущены к преподаванию только в исключительных случаях; 4) вести особую официальную статистику о положении ев­реев в Германии.

Содержание этой петиции должно было доставить удовольствие прусскому правительству: ведь оно и без того на практике нарушало конституционный акт равноправия в тех областях государственной службы, на которые указывали петиционеры. Реакционный министр исповеданий Путкаммер запрещал назначать евреев учителями в гим­назиях; в других министерствах еврейские кандидаты, даже наибо­лее даровитые, допускались обыкновенно только на низшие долж­ности. Иммиграция евреев из Польши и России всегда встречала пре­пятствия со стороны прусских властей, и петиция могла подать по­вод только к усилению этих репрессий, что и сделано было Бисмар­ком спустя несколько лет, когда из Пруссии были беспощадно из­гнаны массы польско-русских евреев, давно там поселившихся. Судя по введению к петиции, намерения ее авторов шли гораздо даль­ше — к полной отмене акта эмансипации евреев; но из осторожнос­ти инициаторы сочли нужным на первых порах ограничиться «скром­ными» требованиями, которые могут быть удовлетворены «в поряд­ке управления», без обсуждения их в парламенте, обязанном стоять на страже конституции. Текст петиции был разослан в десятках ты­сяч экземпляров по всем городам Германии. Везде деятельно соби­рались подписи под нею, и в связи с этим велась разнузданная анти­семитская агитация. В сопроводительной записке при петиции гово­рилось, что Бисмарк и прусское правительство одобряют такое изъяв­ление народных желаний. Поэтому многие чиновники, чтобы уго­дить начальству, не только не препятствовали распространению пе­тиции, но сами часто подписывались под нею и склоняли к тому же подчиненных.