Глубоко потрясено было катастрофою русское еврейство. Сме­шанное чувство гнева и стыда овладело еврейским обществом: гнев на виновников бойни, стыд за братьев, дававших себя убивать без сопротивления, без серьезных попыток самообороны против людей-зверей. Поэт Фруг в стихотворении на народном языке излил свою скорбь по поводу физического бессилия нации и взывал к доброму еврейскому сердцу о помощи несчастным:

Бялик выразил чувство национального негодования с необы­чайною силою в «Сказании о Немирове» («Massa Nemirow» — так была первоначально названа по цензурным мотивам поэма, действи­тельное название которой было «В городе резни»). Это — сплошной вопль против народа-смиренника. Бог говорит пророку:

Поэт угадал душевное настроение народа, в котором кишинев­ский погром пробудил чувство мести и борьбы. Революционное на­строение молодежи сильно поднялось. Всех охватил порыв к орга­низации самообороны. Немедленно после катастрофы 6-7 апреля кружки самообороны стали формироваться в разных местах Украи­ны и Литвы. Плеве узнал об этих приготовлениях и смутился: уви­дел, что кровавая расправа, предпринятая с целью запугать еврейс­ких революционеров, приводит к обратным результатам. В цирку­ляре к губернаторам министр поспешил уведомить, что «никакие кружки самообороны терпимы быть не должны» и что власти обяза­ны принимать меры «к предупреждению насилий и подавлению бес­порядков». Как показали позднейшие события, второй пункт нигде не соблюдался, но зато первый исполнялся с неумолимою жестокос­тью: при дальнейших погромах войска прежде всего расстреливали отряд еврейской самообороны.

Боль и стыд за дни Кишинева вооружили руку юноши-идеалис­та, Пинхаса Дашевского, против ближайшего виновника резни, Крушевана. Студент Киевского политехникума, сионист-социалист, Дашевский приехал в Петербург, где тогда находился Крушеван, с це­лью отомстить мерзкому наемнику юдофобии, который зажег киши­невский пожар и еще продолжал свое преступное дело (в это время он при поддержке Плеве издавал в Петербурге юдофобский листок «Знамя»), 17 июня Дашевский в центре столицы, на Невском про­спекте, напал на Крушевана и ножом нанес ему рану в шею. Рана оказалась настолько легкою, что пострадавший, отказавшись от ско­рой помощи в ближайшей еврейской аптеке, отправился домой, но Дашевского задержали и предали суду. На предварительном следствии он прямо заявил, что хотел убить Крушевана, чтобы ото­мстить за кишиневскую бойню. Дело разбиралось в окружном суде при закрытых дверях. Суд приговорил обвиняемого к тяжкому наказанию: к пятилетним принудительным работам в арестантских ротах. Кассационную жадобу защиты (Оскара Грузенберга) Сенат оставил без последствий. Юноша, выразивший в безумном порыве священный гнев народа-мученика, пошел в оковах в среду уголов­ных преступников, а подстрекатель к массовым убийствам продол­жал свое дело под покровительством высшей власти.

Полицейский ум Плеве быстро сделал вывод из дела Дашевского. Он понял, что кишиневская резня должна воспламенить еврейс­кое национальное чувство и революционизировать сионистов, и по­этому направил аппарат репрессий против национальных организа­ций. В июле 1903 г. был разослан всем губернаторам «совершенно секретный» циркуляр, в котором предписывалось принять решитель­ные меры против пропаганды идей сионизма, который отклонился от своей первоначальной цели, переселения евреев в Палестину, и «направил свою деятельность на укрепление еврейской националь­ной идеи, проповедуя сплочение в замкнутые организации на местах их нынешнего пребывания». На основании этого циркуляра поли­ция в разных местах воздвигла гонения на сионистов: запрещали продажу акций Палестинского Колониального банка, сборы в На­циональный Фонд, собрания и съезды сионистских кружков. Вскоре борьба с еврейским национально-революционным движением при­вела к новой катастрофе.

В бойком торговом городе Белоруссии, Гомеле, где евреи со­ставляли большую половину населения, сионисты и бундисты сфор­мировали свои отряды самообороны на случай погрома. Им удалось прекратить драку крестьян с евреями на рынке, которая грозила пе­рейти в погром, причем был убит один крестьянин (29 августа 1903 г.). Гомельские христиане, в особенности рабочие при железной дороге, не могли мириться с нарушением установленного порядка, по кото­рому христиане должны бить евреев, а не наоборот. Через два дня (1 сент.) из железнодорожных мастерских вышла толпа русских ра­бочих и начала громить еврейские дома и синагоги: к ним присоеди­нилась и часть мещан. На площади буянов встретил отряд еврейской самообороны в несколько сот человек. Погромщики, несомненно, отступили бы перед смелым отпором обороняющихся, но в этот момент появились солдаты и дали ружейный залп в сторону евре­ев; трое защитников пало на месте и несколько было ранено. Видя поддержку со стороны войска, погромщики ободрились и с боль­шим рвением продолжали дело разрушения. Везде цепь солдат охра­няла их от еврейских групп самообороны; смелых защитников, пы­тавшихся прорвать цепь, солдаты отгоняли ружейными прикладами и штыками, а погромщикам не мешали бить, разрушать и грабить. К вечеру погром прекратился, дав следующие результаты: 12 уби­тых и тяжелораненых евреев, 8 убитых и раненых христиан, много евреев избитых и легкораненых, около 250 разграбленных еврейских квартир и лавок. Арестовано было полицией гораздо больше евреев, чем христиан.

Через несколько дней в Гомель приехал могилевский губерна­тор, созвал представителей еврейского общества в Городскую думу и произнес такую речь: «Вы сами виноваты во всем случившемся. Евреи теперь стали руководителями, зачинщиками во всех антипра­вительственных движениях. Весь этот Бунд и социал-демократия — все евреи. Вы пропагандируете среди нецивилизованного населения непокорность, борьбу с правительством, но масса русская этого не хочет и обращается против вас самих». Устами губернатора говорил сам Плеве. В появившемся после погрома лживом «правительствен­ном сообщении» все случившееся в Гомеле было представлено как результат нападения евреев на русских горожан и солдат, вследствие чего «обороняющиеся» солдаты вынуждены были стрелять. Вывод гласил: «причина беспорядков — крайне враждебное и вызывающее отношение к христианам со стороны местных евреев». Так извраща­лась правда в официальном акте, так превращали героев самозащи­ты в виновников насилия.

Осенью 1903 года было закончено судебное следствие по делу о пасхальном погроме в Кишиневе. Следствие велось так, чтобы замести все следы предварительной организации погрома. Были тщательно изъяты из следствия все представители власти и рус­ского общества, участие которых с очевидностью выяснилось на допросах, и суду преданы были только наемные убийцы или доб­ровольцы разбоя из простонародья, в числе 400 человек. Боясь, что на суде откроется истина, министерство юстиции по соглаше­нию с Плеве распорядилось, чтобы нашумевшее в Европе дело разбиралось при закрытых дверях. Во время судебных прений, отголоски которых проникали за стены закрытого зала суда, граж­данским истцам из лучших представителей адвокатуры удалось доказать, что на скамье подсудимых сидят только слепые орудия преступления, между тем как подстрекатели толпы не привлечены к суду. На этом основании они требовали, чтобы дело было направ­лено к доследованию. Суд отказал им в этом. Тогда адвокаты, после внесения мотивированных заявлений, стали один за другим покидать зал заседаний. Наиболее видный из гражданских истцов, русский адвокат Карабчевский, сказал в своем заявлении: «Весь Кишинев был превращен во время эксцессов в громадный цирк древности, где пред глазами любопытных зрителей из администрации и армии, перед празднично одетой толпой, сгонялись на арену с одной стороны бе­зоружные жертвы, а с другой на них напускались разъяренные звери, пока не последовал сигнал: конец! — и ужасающее зрелище сразу пре­кратилось». После ухода гражданских истцов суд свел все дело к обыч­ному уголовному преступлению и приговорил первую группу под­судимых к каторжным работам, но гражданские иски разоренных евреев были оставлены без удовлетворения. Когда спустя полгода потерпевшие предъявили в Сенате гражданские иски к уволенно­му после погрома губернатору фон Раабену и его помощникам, как виновникам их разорения, ответчики цинично заявили, что «убытки евреев в несколько раз покрыты пожертвованиями из Рос­сии, Западной Европы и Америки», — и высшее судилище империи тоже отказало в гражданских исках. Правительство не хотело создать прецедент возмещения убытков, причиненных его агентами разгром­ленным евреям, ибо «это поставило бы представителей администра­ции в безвыходное положение», как наивно объяснял кишиневский губернатор: пришлось бы увеличить государственный бюджет на мил­лионы рублей, чтобы расплачиваться за официальных попустителей погромов.