— Якорь бросай, — крикнул Окунев. — Лодку на воду!

Тропинин насвистывал какой-то саундтрек к вестерну, что-то из Эннио Морриконе, я напевал Welcome to the Hotel California… и под этот спорный аккомпанемент мы ступили на берег Калифорнии. Мы высадились в том месте, которое в наше время оказалось бы прямо под мостом. У подножья холма, усыпанного мелким камнем и поросшего пучками травы. Выше виднелись кусты и редкие кипарисами с приплюснутыми кронами. Пустынные холмы вовсе не напоминало Пресидио — тот парк, что устроили в моё время на месте военной базы. Когда-то здесь были (то есть будут) старые форты, современные береговые батареи, казармы и аэродром. Кое-что даже оставили потом на потеху туристам. Но вот что интересно — деревьев в черте мегаполиса я видел гораздо больше, чем сейчас на нетронутой цивилизацией земле.

Аборигенов, кстати, тоже не было видно. Мы поднялись на холм и не встретили никаких следов человека. А ведь место удобное для обзора. Отсюда виден и океан и залив. Любое племя, если оно только опасалось врагов, посадило бы здесь наблюдателя. Похоже, туземцы обитали дальше в глубине полуострова, на более благодатных и закрытых от ветра землях.

А испанцами не пахло вовсе. Что же? Значит, мы успели раньше? Возможно, монахи уже спешили с крестом в руках, чтобы водрузить его в знак основания миссии, вероятно, они даже водрузят его где-то поблизости. Почти наверняка нам предстоит воевать за удобные гавани и не факт, что мы победим. Но первая партия осталась за нами.

О чём я всегда и толкую Лёшке. Российская империя прямо сейчас тратила миллионы рублей и тысячи жизней на обретение Чёрного моря. Десятки тысяч людей перебрасывались с северных пределов на юг, чтобы строить флот и обживать гавани, следом за ними будут сгонять народ, словно скот, чтобы заселить обретённые земли. Люди будут вымирать от чумы и холеры, от плохой воды, от скудости припасов по вине вороватых интендантов, но на смену им власть погонит других, пригласит греков, сербов, армян.

Здесь же на другом конце мира, мы обходились пятью десятками даже не бойцов, а охотников за пушниной, из которых уроженцы России вряд ли составляли половину.

— Иезуиты взвоют, узнав, что у них под носом отхватили такую жемчужину, — злорадно предвкушал Лёшка.

— Францисканцы, — поправил я. — Лавочку иезуитов прикрыли несколько лет назад.

— Францисканцы? — переспросил Тропинин. — Это такие толстячки в балахонах с капюшонами?

— Такими их рисуют в книжках.

— Тем хуже для них. Жирок-то порастрясут.

Излишняя эйфория сейчас могла только повредить.

Вернулись разведчики Чижа и Ватагина. Они нашли ручей всего в сотне метров от гребня холма, на котором мы стояли.

— Отличное место для городка. — резюмировал Комков.

— Выгружай! — крикнул я и махнул рукой, потому что крика на корабле могли не расслышать.

Под присмотром Окунева в лодку начали спускать припасы первой необходимости, в том числе два мощных окованных железом сундука.

Эти сундуки (каждый пяти футов длины и по два фута ширины с глубиной) были моим секретным оружием. Настолько секретным, что я и сам не знал, что смогу оттуда достать. Суть в том, что никто не был в курсе, что там внутри, а значит я, в случае необходимости, мог сгонять в Нижний или в Амстердам, или в Лондон и привезти почти всё, что угодно. А затем, в самый драматический момент — вуаля — вытащить кролика из шляпы, вернее из сундука, будто нужная вещь всегда там хранилась. Просто Филеас Фогг из австралийского мультика со своей сверхпредусмотрительностью.

Окунев выбрался на берег вместе с первой партией груза. Поднялся к нам, осмотрелся и одобрил место кивком.

— Нужно поставить крепости по обеим сторонам пролива, — предложил я соратникам. — Одну здесь, другую на той стороне. А назовём сей пролив Золотыми Воротами! Есть возражения?

Возражений от туземной армии не последовало. А из русских кое-кто заворчал.

— Может в честь святого какого назвать? — скромно предложил Комков, озвучив общее мнение.

Я давно привык к этому поветрию промысловиков называть каждый камень, каждый корабль и каждую крепость именами святых. Святых, пожалуй, уже и не хватало на все открытия. А навстречу нам шагали не менее религиозные парни со своими списками канонизированных персон.

Но мне в который уж раз захотелось сохранить старое название. Это стало каким-то суеверием. Будто я мог обмануть саму историю, прикинувшись послушным мальчиком, повторяющим все её кренделя. Возможно, я искал тем самым защиты от гоблинов или других хранителей мироздания. Но какова бы ни была подлинная причина, со временем это стало частью игры. Ведь так весело придумывать обоснование тому, что родилось в другом времени, и ином контексте.

— Воротами святого Петра они станут для наших врагов, — отговорился я шуткой. — Ещё одну крепость можно поставить вон на том островке. Тут если на глазок, версты четыре до узкой части пролива выйдет. Можно будет обстреливать вражеский корабль с трёх сторон. А у него как раз будут проблемы с маневром. Капитану придется принимать во внимание ветер, течение, близость скал.

— Островок, кстати, можно назвать Алькатрас, — ухмыльнулся Тропинин. — Я как на него смотрю, так сразу это слово в голове всплывает.

Комков смерил Лёшку взглядом, но промолчал.

— Осталось только распределить по трём крепостям все наши два фальконета, — с сарказмом заметил Окунев. — Тогда и мышь не проскочит.

Мы засмеялись, а я подумал, что мои разговоры с Тропининым понемногу влияли не только на лексику, но даже образ мышления наших товарищей. Когда я был с эпохой один на один заметных изменений в языке не происходило, сам подстраивался под местные наречия. А теперь в нашем кругу общения сформировался особенный говор или диалект с массовым включением слов, интонаций, построений конца двадцатого — начала двадцать первого века. Люди со стороны порой не сразу понимали нас, упускали суть, что только придавало говору ценность в глазах посвящённых. Вот и юмор в нашей среде культивировался какой-то особенный. Не здешний и не сечашный.