Проснувшаяся позже Олив обнаружила их весёлую компанию по смеху; спустилась и долго стояла в коридоре, не выглядывая в дверной проём, будучи уверенной, что там её сразу засечёт Илмарт, — ей казалось, что им и без неё более чем прекрасно, и она, верно, действительно просто тут лишняя.

Обида и страх стать теперь никогда никому не нужной сдавили её сердце. Возможно, она бы так и ушла тихо, но на неё неожиданно налетел выскочивший наружу Дерек — ему что-то срочно потребовалось принести из кабинета.

— Олив! — обрадованно воскликнул он.

Она скривилась, недовольная тем, что её обнаружили; вспомнила, что с рубцами это теперь смотрится совсем уж страшно и сделала бесстрастное каменное лицо.

Поздоровавшись с Райтэном и Илмартом — Дерек унёсся в кабинет — она набрала себе еды и сказала, что неважно себя чувствует, поэтому позавтракает у себя. Друзья переглянулись и нахмурились. Они было хотели обсудить своё беспокойство, но тут вернулся Дерек, и Илмарт прочно погряз в разговорах о каких-то картографических тонкостях.

Райтэн, хмурясь, подскакивал на стуле с минуту, постоянно поглядывая на дверь, потом не выдержал и с коротким:

— Я схожу убедиться, что она в порядке, — рванул наверх.

Олив визиту не обрадовалась.

— Чего тебе, Тогнар? — более грубо, чем намеревалась, спросила она, откусывая гренку.

Она сидела прямо на своей кровати, в лёгком домашнем платье, поджав под себя ногу, здоровой частью лица к двери — поэтому не повернулась к нему, когда он вошёл.

— Хотел узнать, как ты, — ничуть не смутился Райтэн, без приглашения входя внутрь, хватая стул и усаживаясь перед нею.

Она недовольно переменила положение, чтобы ему снова было видно только правую часть лица, и язвительно ответила:

— Я? Прекрасно!

Райтэн хмыкнул, сложил руки на груди и вперил в неё пронзительный взгляд. Он не очень умел разбираться в скрытых чувствах и мотивах других людей. Он чувствовал, что с Олив что-то происходит, но не мог понять, что именно, и не знал, как вывести её на разговор.

С минуту она пыталась его игнорировать — столь пристальное разглядывание весьма её раздражало, потому что она чувствовала себя уродливой и искалеченной и не хотела, чтобы на неё смотрели, — и, наконец, доев гренку, она проворчала:

— Мне кусок в горло не лезет, когда ты так на меня смотришь!

— О! — сморгнул он. — Прости! — и отвернулся.

Она, впрочем, завтракать не продолжила, а вместо этого принялась разглядывать его.

Ей думалось, что вот Райтэн, конечно, не то чтобы красив, но у него, в отличие от неё, по крайней мере всё в порядке с глазами и нет никаких рубцов, поэтому он едва ли её поймёт.

— Се-Стирен, — вывел её из созерцательности его вкрадчивый голос, — мне, знаешь ли, тоже не сидится, когда ты смотришь на меня так.

Она фыркнула с досадой и отвернулась — нечаянно направо, открыв тем ему левую сторону лица, и тут же, спохватившись, переотвернулась налево.

Метания эти оказались слишком заметными — и Райтэн догадался, что она поворачивается к людям правой стороной не потому, что ей так удобнее смотреть, а потому, что стесняется левой стороны. Открытие это вызвало у него гнев: как ей, такой сильной и умной, могло в голову прийти, что её шрамы могут иметь какое-то значение!

— Се-Стирен, — с досадой выговорил он, — ты, право, слишком умна, чтобы всерьёз переживать из-за идиотов, которые судят людей по внешности.

Таланта утешать расстроенных женщин за ним, как можно догадаться, не водилось.

И Олив, естественно, в его попытке поддержать услышала только: «Ты, конечно, теперь уродина, ну и забей на это!»

— Ну, знаешь ли! — резко вскочила она, пытаясь всплеснуть руками.

Правой получилось; левой, которая была зафиксирована и перевязана — не очень, и она с досадой скривилась.

Райтэн вскочил следом за ней и в тревоге перехватил её за талию и за перевязанную руку в попытке поддержать — из-за ограниченности в движении у неё, к её досаде, не получилось вырвать эту конечность. Это оказалось последней каплей: она почувствовала себя совершенно беспомощной, и от глубочайшего чувства бессилия расплакалась.

Райтэн не шутя перепугался, потому что решил, что причинил ей боль. Осторожно усадив её на кровать, он сел рядом на корточки и взял в руки её здоровую ладонь, с тревогой пытаясь заглянуть ей в лицо.

— Олив!.. — тихо позвал он, и в голосе его было столько искреннего беспокойства и теплоты, что она разрыдалась ещё горше, сама не зная, отчего.

Тут она осознала, что слёзы льются и из больного глаза тоже, и ужасно испугалась, что может этим повредить ему; от этого страха она почти моментально перестала плакать.