– Значит, ты ни с кем не помолвлен и планируешь остаться в Плаклях? – с нескрываемой радостью перебил его Староста Фрэнк.

Мартин уставился в одну точку и удивленно захлопал длинными изогнутыми ресницами.

– А как ты относишься к детям? – поинтересовался Староста Фрэнк.

– О! Дети воистину распрекраснейшее существа, обладающие весьма любопытнейшим внутренним миром, постигать загадки которое одно удовольствие!.. – восхищенно произнес Мартин.

– Вот! – радостно хлопнул в ладоши Староста Фрэнк и добавил, обращаясь уже к присутствующим, – И в Плаклях нравится, и детей любит!

В этот момент как раз мимо стола промчалась очередная свора визгливых ребятишек.

– Их внутренний мир!.. – пояснил Мартин и заговорил загадочным тоном, – А знаете ли вы, достопочтенные, что оказывается в период роста…

– Ну, да-да, – небрежно махнул на него рукой Староста Фрэнк, – и их внутренний мир тоже…

Оборванный на полуслове Мартин, сердито пыхнул искрящимся темно-синим взором на Старосту Фрэнка и замолчал, с нарочито обиженным видом опустив темную голову.

– Ты нам про то потом еще расскажешь, – поспешил заверить его Староста Фрэнк, – а сейчас послушай… Моя младшая дочь Элизабет пребывает на выданье…

Он кивнул на невзрачного вида девушку, сидящую по левую руку со скромно опущенными ресницами, на которых огромными кусками лежала тушь. Стыдливый румянец гормой играл во всю беленную-перебеленную щеку. На размалеванной скромнице была белая кофта с рукавами-фонариками. Поверх этой несуразной кофты был надет сарафан голубого цвета, горловина которого пестрела вышитыми жирными маками в ярко-зеленой листве, подобного рода орнамент украшал и широкую ленту-окосник, обрамляющую гладко зачесанные темные волосы, ниспадающие тонюсенькой длинной косой на левое плечо.

Заслышав свое имя, Элизабет дрогнула и принялась с удвоенной силой заливаться густым румянцем. Внимательно рассмотрев этот разукрашенно-разнаряженный эталон застенчивой скромности, Мартин криво улыбнулся, нервно икнул и подумал, что надо будет в ближайшее воскресенье срочно пополнить скоротечный запас «терпкого красненького».

В это время Староста Фрэнк принялся о чем-то бурно глаголить, рьяно указывая на свой пребывающий на выданье «разукрашено-разнаряженный эталон застенчивой скромности», тем самым очень сильно мешая Мартину вспоминать путь к дому Братьев Беркли.

Он почти вспомнил не вспоминаемый маршрут, но тут невольно услыхал такое, от чего жизненно важный маршрут резко отошел на второй план.

Услышанное привело Мартина в состояние панической атаки, которое он машинально заглушил порцией «чудо зелья», очевидно решив, сразу покончить жизнь самоубийством.

– …Падре Френсис, – меж тем продолжал говорить Староста Фрэнк, – уже дал свое Святое благословение и с радостью обвенчает вас в первое воскресенье от окончания Уборочной…

Резко вскочив со стула, Мартин нервно затрясся с видом эпилептика.

– Non, non, non (Нет, нет, нет лат.)!!! Меа vita, mea leges (лат. Моя жизнь – мои правила)!!! – заверезжал он и с двойным усердием продолжил свои суицидальные попытки, опрокидывая бокал за бокалом.

Немного придя в себя, а заодно и осознав, что без смерти не умрешь, Мартин с невозмутимым видом отставил бокал в сторону и устремил на Старосту Фрэнка ярко-синий взор.

– Достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, – принялся говорить он, заметно заикаясь, – я… Я… Я, конечно, весьма польщен оказанной Вами честью касательно моей весьма скромной натуры, однако при сложившихся обстоятельствах, в данной ситуации и вообще при всем при том да разэтом…

– Мартин, – внезапно раздался за спиной сердитый голос Патрика, – да говори же ты внятно. Сколько еще тебя переучивать? Понахватался от профессоров, видите ли…

Громогласное появление Патрика было точно гром среди ясного неба.

Перестав изображать эпилептика, а заодно и потеряв дар речи, Мартин замер и озадаченно захлопал длинными изогнутыми ресницами. Со словами: «Вот какой! А?», Патрик гордо окинул рукой высокий стан Мартина.

– А еще выученный, красноречивый! – все с той же гордостью продолжил Патрик, – Да только вы его особо не слушайте, что-что, а поумничать он любит!..

Он занес было руку, чтобы одарить Мартина звонким подзатыльником, однако в последний момент передумал. Возможно, решил не проявлять насилия при людях, а скорее всего, чтобы не опозориться, потому что без хорошего прыжка подобного рода высоту вряд ли можно было бы достигнуть при таком относительно скромным ростом.

– А ты помалкивай лучше, – вкрадчивым шепотом обратился Патрик к Мартину и нарочито ласково похлопал его по предплечью, а после обратился к присутствующим, – Давайте-ка выпьем!