Мужчина не нападал, и со спины к ней никто не приближался с каким-нибудь орудием. И всё же Уэнсдей сжала рукоять клинка, спрятанного в кармане. Второй клинок она взять не могла — иначе пришлось бы уронить фонарь.

Уэнсдей просто стояла, остерегаясь надолго отвести взгляд от хищного лица сектанта. Он был слишком спокоен…

Возможно, она собственными силами заставила видение Сольейт сбыться. И живой ей уже не выйти из этого злополучного чересчур идеального дома. Лишь на кровавое полнолуние её обнаружат в школьном дворе изощрённо убитой. Интересная смерть, и всё же Уэнсдей не хотела умирать. Она это осознала впервые в жизни настолько чётко. Когда она погибала от рук Крэкстоуна — ей было уже всё равно. Жизнь просто медленно покидала её. А теперь она стояла ещё в здравом рассудке и целом теле, понимая, что не хочется расставаться с миром.

В нём оставалось ещё очень много других, неизведанных, ужасов.

Вдруг за спиной раздались стремительные шаги, и она не успела отреагировать — её шеи коснулось холодное лезвие, а чья-то рука до боли обхватила её талию. Уэнсдей перестала дышать — острый край ножа грозился в любое мгновение разрезать её плоть. Пройти сквозь сонную артерию и лишить её жизни.

Против воли руки не удержали фонарь. Он упал, и Гидеон почти пропал из поля зрения — луч света оказался направлен просто на стену, и единственное, что озарил — маленькое пятно въевшегося жира на обоях над плинтусом.

— Я не люблю, когда какие-то глупые дети врываются без спроса в мой дом, мисс Аддамс, — донеслось спокойное из тьмы. — И всё же я надеюсь на содержательную беседу. Прошу, присядьте, и расскажите всё с самого начала, — некто, кто держал её, стал медленно её волочь в невидимый центр комнаты.

Она не противилась. Хотя и пыталась придумать, как управиться с клинками в карманах и расправиться с тем, кто, возможно, вёл её на гибель. Но любое движение могло обернуться для неё преждевременной смертью. В отличие от затупившихся кухонных ножей, этот мог запросто разрезать ей горло до самых костей.

Вдруг зажёгся неяркий, но свет. Уэнсдей поморщилась и дёрнулась, за что тотчас поплатилась — шея запульсировала из-за боли от неглубокого пореза. Кожу следом обожгла собственная, до странности горячая, кровь.

— Не советую вести себя неразумно, девочка, — её подвели к дивану, но не усадили.

К ней подошла мама Бьянки, ранее бывшая незамеченной. Она улыбалась той же улыбкой, что и позавчера, когда выставляла себя добрейшим созданием в мире.

— Что это у тебя в карманах? — из одного, где не было руки Уэнсдей, она достала клинок и недовольно цокнула языком. — Ты что, хотела нас под покровом ночи убить? — театрально ахнула она. — Так, достань-ка вторую руку, — её голосу не удалось противиться. Уэнсдей подумала, что это правильно. Зачем же держать руки в карманах — это ведь невежливо…

Лишь когда мама Бьянки достала второй клинок, рассудок вернулся. Но уже было поздно.

— И зачем же вы ворвались к нам в дом с ножами, юная мисс? — всё так же спокойно спрашивал Гидеон, пока её заставляли сесть на диван: от шеи убрали клинок, но шёпоты сирены над головой не позволяли противиться.

Когда она присела, то узнала в парне, что её держал, того на вид безобидного мальчишку, который что-то иногда спрашивал у Гидеона. Но Уэнсдей не удивилась — этого стоило ожидать. Как и наглухо зашторенных окон, не пропускающих свет ни с какой стороны. Никто и никогда снаружи не увидел бы, какое веселье происходило в преидеальном доме.

Безымянный подросток-сектант куда-то отошёл, и через пару мгновений к её шее вернулось лезвие. Он обошёл диван сзади, чтоб продолжить ей угрожать смертью в любую секунду. Хотя у неё и так болела и пульсировала шея. А кровь с неё уже обжигала тело до груди. Но мама Бьянки прекратила её пытать своей силой. С лезвием на шее сидеть было приятнее, чем пребывать под сильнейшим влиянием внушения.

— Рассказывайте, — теперь уже потребовал лидер секты.

— Вы — убийцы, — заявила Уэнсдей. — Но мне нужны доказательства этого, — она говорила вопреки своей воле. Ужасное, в плохом смысле, слово.

Гидеон удивлённо на неё посмотрел.

— Убийцы кого? Максимум мы виноваты в смертях парочки таких же наглых глупцов, как вы, юная мисс, — с какой-то весёлостью протянул мужчина.

— Вы убиваете изгоев для каких-то своих целей. Скорее всего, ритуальные убийства… — больше всего на свете ей в тот момент хотелось не вырваться на волю и спастись, а хотя бы отрезать себе язык.

Почему-то стало особо страшно от мысли, что она могла что-то разболтать о своих друзьях. Ей должно было быть на них всё равно… но стук собственного сердца эхом отдался в голове от волнения, что она могла как-то навредить им.

— Какие фантастические утверждения! Да у нас почти все последователи — изгои! — будто бы искренне возмутился Гидеон. — Наше движение основано на получении удовольствия от жизни, а не на ритуальных убийствах. Вы совсем забылись, юная мисс, — лидер секты покачал головой, а у Уэнсдей засаднило виски.

— Я в шоке. Что в этом Неверморе с детьми делают. Мою девочку вообще сгубили… и думают, что я причастна к её жуткой смерти! — крикнула мама Бьянки.

Уэнсдей тотчас захлестнуло волной стыда — чувства, что ей вообще не свойственно. Оно являлось столь чужим, что душило и выворачивало не внутренности, а душу наизнанку. И всё же она его ощущала и не могла противиться.