— Нет, иногда я теряю терпение.

Она вдруг заплакала, Он обнял ее и прижал к себе.

— Не нужно, — сказала она. — Пусти. Ты не любишь меня. Я знаю, не любишь.

Он приподнял ее голову и нежно поцеловал в губы. Они были теплыми. Джин тяжело дышала. Он думал: возбуждена ли она все еще поцелуями Поля или...

— Прости меня, милый, — всхлипывала она. — Я так люблю тебя. Я никогда больше не причиню тебе боли. Но ты не обращаешь на меня внимания, ты всегда так далек от меня, что мне хочется сделать тебе больно, так больно, чтобы ты вспомнил обо мне.

— Я понимаю.

— Это глупо, правда?

— Мы не всегда бываем умными, — ответил Спенсер. Он обнял ее, а она все еще продолжала плакать. Он не знал, слышат ли ее плач сидящие на террасе и что они думают по этому поводу. Они, наверно, сейчас громче разговаривают, чтобы заглушить доносящиеся из сада звуки, а может быть, Джеймс Садерленд отпускает шутки насчет ссор влюбленных.

Спенсер понял, что ему сегодня не следовало сюда приходить. Но ведь он надеялся, что сумеет поговорить с Джин. Надеялся ли? Тогда почему же он этого не сделал? Почему он не поговорил с ней? Почему не говорит сейчас? Только потому, что увидел, как она целовалась с другим мужчиной? Он прекрасно знал, что Поль ровно ничего для нее не значит, и все-таки ухватился за это как за предлог, чтобы обо всем умолчать. Самое важное в своей жизни событие он хранил в тайне от девушки, на которой собирался жениться. Он не хотел делиться с ней своей тайной — ни с ней, ни с кем-либо другим. И незачем было сюда приходить. Не следовало сегодня встречаться. Джин, конечно, страшно разозлилась бы, но через день-другой успокоилась. Все что угодно, только бы не стоять здесь, во мраке сада, под звездами, говоря с ней, целуя ее и в то же время следя за собой, незнакомым человеком, который не в силах искренне ответить на любовь и ласку и тем самым превращает прильнувшую к нему живую женщину в манекен, а ее страсть — в нелепость.

— Не плачь, дорогая, — утешал он. — Не огорчайся, прошу тебя.

— Поль для меня ничто. Ты это знаешь, правда?

— Да, знаю.

Она прижалась к нему, а затем снова отодвинулась. Она перестала плакать.

— Я плохая, Спенсер. Только что, на этом самом месте, я флиртовала с другим мужчиной, а сейчас целую тебя, хотя губы мои все еще хранят тепло его поцелуев. Поль целовал меня, он даже готов был на большее, но я не позволила ему, Спенсер. Я испугалась.

— Очень рад, что ты не позволила.

Она смотрела на него.

— Спенсер, обещаю тебе: как бы я на тебя ни злилась, я никому больше не позволю себя целовать. Потому что сейчас я чувствую себя ужасно виноватой.

— Ничего, дорогая, — сказал Спенсер.

Она покачала головой.

— Дай мне сказать. Мне легче, когда я говорю с тобой об этом. Я хочу замуж, милый. Я не хочу больше ждать.

Он взял ее под руку.

— Декабрь не за горами.

— Мне кажется, что ты его совсем не ждешь.

— Неправда, Джин. Твои родители не...

— Я знаю, что это неправда, милый. Я очень глупо веду себя сегодня. Зажги спичку. Мне нужно привести себя в порядок.

Он зажег спичку. Она достала из своей сумки зеркальце и кусочек бумаги и принялась стирать размазанную помаду.

Через несколько минут они присоединились к остальным. Поль уже ушел. Отец Джин и Лео Биллинджер придвинули кресла поближе друг к другу и тихо беседовали. Миссис Садерленд читала журнал, не обращая внимания на свою гостью Пэт Биллинджер, которая лежала в шезлонге и безмятежно глядела в пространство широко раскрытыми круглыми глазами.

— Джин, чтобы не забыть, завтра вечером я играю в карты. У нас соберется дамское общество, — сказала миссис Садерленд, взглянув на Пэт, но Пэт не слушала: сна смотрела на Спенсера с кокетливой, понимающей улыбкой.

— Мы все равно будем заняты, — ответила Джин. — Правда, Спенсер?

— Да, — подтвердил Спенсер, — у нас билеты в театр.

— Что вы идете смотреть? — спросила миссис Садерленд.

— Новую оперетту, — ответила Джип. — Вчера была премьера. Наверно, что-нибудь ужасное.

— Я люблю оперетту, — сказала Пэт.

Услышав голос жены, Лео Биллинджер обернулся.

— Что такое?

— Я сказала, что люблю оперетту, — ответила Пэт.

Джеймс Садерленд встал, подошел к Спенсеру и отвел его в сторону.

— Я только что говорил с Лео. Хочу уладить ваши разногласия. Он влиятельный человек, Спенсер, и может насолить вам. Вы, наверно, слышали, его брат — член конгресса?

— Слышал.

— Что ж, — сказал мистер Садерленд, — поступайте, как знаете. Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Я уверен, что у вас была причина не браться за его дело...

— Чертовски веская причина, — ответил Спенсер. — Но я не отказывал ему. В то время я был еще компаньоном фирмы «Арбэтт и Майлс». Акционер предъявил иск его банку — крайне запутанное дело. Я посоветовал Майлсу и Арбэтту не вмешиваться, и они согласились со мной.

Джеймс Садерленд кивнул головой.

— Я уверен, что вы были правы. И мнение Джона Арбэтта я ценю больше, чем чье-либо другое. Однако сейчас не к чему продолжать былую вражду. Какая от этого польза? Пригласите Лео позавтракать, и дело с концом. Он не такой уж плохой и может кое-кому порекомендовать вас. — Он засмеялся и похлопал Спенсера по спине. — Я хочу, чтобы моя дочь ни в чем не нуждалась, а ведь она у меня избалована.