Всё связано.

Безумие зверей в питомнике. Проклятие Врага Живого. Юный Мастер, уверенный, что место природы – у ног человека. Пастырь с фениксом в Энкере…

«Теперь я понимаю, как чувствует себя маг без Дара Варга, впервые зашедший в клетку, где полно разных бестий. Ты знаешь, что они все как-то связаны между собой – но чего они хотят и что от них можно ожидать…

Слишком много вопросов. Слишком призрачны знаки.

У варгов говорят, что когда бестия выходит на пик магических сил – она «полна» или «заполнена»… Как алапарды в момент кровной мести в Энкере. Или яприли и мантикоры, разрушающие стены, сносящие деревья.

Всегда думала, что это просто выражение, теперь же, после того, как увидела «полные сосуды» – тех несчастных в подвале…

С детства я слышала о том, что всё в этом мире связано – просто у варгов и бестий чуть более тесная связь. И всё, что я успела увидеть после своего обучения – только подтверждало это. Я не верю в совпадения и не верю, что эти силы пришли в движение сами по себе, без веской причины.

Варги-на-крови убивают охотников.

Истинный с фениксом пытается спасать жизни.

Прогрессисты утверждают, что идёт война, и хотят уничтожить варгов.

Всесущий сводит с ума свой же народ.

Хотят ли они разного – или на самом деле хотят одного… должна была быть причина. Событие, слово, дело, человек – кто-то или что-то, что начало это.

Терраанты говорят: корни всегда уходят под землю. Как глубоко могут увести эти корни?»

Гриз ставит вопросительный знак и ждёт, пока высохнут чернила. Пальцы ломят: слишком долго писала, уже глубокая ночь. Но всё равно кажется – сказано мало.

За окном начинает шуршать целительный, предвесенний дождь. Гриз поднимается и подходит к окну, приоткрывает – и ей слышится за пеленой дождя – знакомый смех.

Старушечий, ободряющий.

Земля давно взяла старую наставницу, и теперь она соединилась с Вечной Жизнью – может быть, дождь теперь взял её смех.

«Мы все строим своё, – звучит в чуть скрипучем смехе. – Дворцы и норы. Гнёзда и корабли. Но потом налетает вихрь – ломает стены и уносит наши здания. Что ты будешь делать, если придёт вихрь, девочка?»

Быть крепостью, – отвечает Гриз. – Держать мои стены. Защищать тех, кто там, внутри. Вряд ли я смогу спасти многих. Но ты сама говорила – я плохо умею останавливаться.

Что же тебе нужно, моя маленькая крепость? – ласково спрашивает смех дождя. – Что укрепит твои стены? Сделает сильнее – башни? Нерушимыми – ворота?

Гриз растирает брызги по лицу – умывается лаской холодного дождя. И прикрывает глаза, нащупывая внутри себя ответ, который на самом деле найден уже давно, просто хранился в кладовых до нужного момента…

До ночи, наполненной тихим смехом пробуждённой земли. Переломной ночи, полной строк, решений – и бесшумных шагов. Незаметных: половицы в сговоре с непрошенным лазутчиком в крепости, которая обречена выстоять.

Шаги приближаются вместе с горячим, насмешливым шёпотом:

– Не знал, что ты любишь сквозняки, аталия.

Так говорят воры. Или сны.

УНА МАРДЖЕН

Сны серебрятся вокруг меня. Переливаются в темноте коридора, по которому я крадусь. Мерцают, клубятся, тянутся к моей ладони. За окном – дождливая, скверная ночь, в такие ночи хорошо спится, и я иду по дорожке, полной суетливых теней, а чужие сны летают вокруг, просачиваются из-за дверей в коридор, уплывают в стены и растворяются в воздухе.

Это так прекрасно, что здесь только я и они.

Днём всё слишком громкое и яркое: Аманда с травами и котлами, Мел со своими ножами, и этот Олкест, а ещё Лайл (Лайл, правда, добрый, просто болтает, он мне почти что нравится). И ещё есть вольерные, и Йолла – всегда громко топает и кричит, и эта… ну, Арделл. Все они лезут и не смолкают, пыжатся, будто мир спасают или что-то вроде этого, и их тени постоянно мечутся, прыгают, тоже как будто кричат.

Хочется надеть на себя футляр, уйти в тени совсем, залезть в угол и не смотреть. Но здесь очень трудно побыть в одиночестве: во дворе достаёт Фреза, или пьяная мамочка Йоллы. Потому днём я заслоняюсь тенями и волосами, я – серая мышка, та самая Уна – незаметная ученица травницы, потому что ей, бедняжке, не повезло с Даром…

Мама так считала. У неё было пять нормальных детей – шумных, как щенки, визгливых, как поросята. И я. «Моль какая-то, куда её», – жаловалась она соседкам, а когда я получила Дар – стало совсем плохо, потому что кто меня возьмёт такую замуж, моль-Сноходца, и кто меня будет учить, и за какие деньги.

Она всем говорила, какая я никчёмная: соседкам, и молочнику, и жрецам в храмах. И Аманде – когда тринадцать лун назад мать решила устроить «семейный выезд в зверинец при питомнике». Аманда просто попалась на пути – шла куда-то с кофром. И это она сказала маме, что у меня – редкий «Дар Перекрестницы», ни у кого такого нет, и я смогу хорошо разбираться в травах и зельях (она ещё прибавила это своё красочное, как у всех нойя – «травы ведь тоже спят» или что-то такое). Мать ещё три дня думала и узнавала, а потом решила, что с меня будет хоть какой-то толк, если стану травницей. И отдала в обучение к нойя. Просто вытряхнула, как вредное насекомое из дорогой шубки. Отец не возражал, и они с братьями и сёстрами даже не написали мне ни разу.