Жар в теле стал почти нестерпимым, превращая и мышцы, и кости в тягучую лаву, сносящую все на своем пути. Крик удушливым комом застрял в моем горле, чтобы вырваться рваным, нестройным хрипом, когда удар тока пронзил все мое тело, сотрясая конвульсией.

Свят резко замер, хрипло зарычал, прикусывая мое плечо заострившимися зубами, оставляя очередную кровавую метку, сильно впился пальцами в кожу, до синяков.

Внутри меня стало нестерпимо горячо, влажно.

Лютов еще находился внутри меня, уткнувшись лицом в мои волосы, рвано дышал.

По жилам еще циркулировала сладость, ярким отблеском оставшаяся после оргазма, но рассудок начал проясняться.

Накатила раздражительность, апатия.

Оттолкнув от себя руки Свята, я резко отскочила на пару шагов.

— Лис…

— Не разговаривай со мной, — прошипела ему, старательно отводя взгляд. — Ты мне отвратителен!

Не дожидаясь ответа, я прошмыгнула в спальню, аккуратно обходя осколки на полу. Открыв шкаф, схватила новый комплект одежды, очень похожий на испорченный, и поспешила в ванную.

Стекающая по внутренней стороне бедра сперма, еще теплая и вязкая, вызывала чувство мерзкой гадливости.

Но гадко было не от Лютова, а от себя.

С самого детства в моем сознании отпечаталась мысль, что страсти — удел низких, слабых. А хладнокровие и самообладание — признак врожденного достоинства.

У моего отца было пять жен. Официальной являлась Исидора, рожденная Зверем. Остальные же, моя мать в том числе, происходили из обычных человеческих семей. Между собой они плели интриги, постоянно боролись за внимание отца, грызли друг другу глотки. Лишь Исидора никогда не участвовала в этом, глядела на женскую войну в доме снисходительно, с легкой насмешкой. Папа уже давно не интересовался ею в качестве женщины, но ее этот факт нисколько не расстраивал. Исидора не участвовала в битве за мужчину, ведь у нее было влияние на совет, хорошее положение в общине.

Рядом с остальными женами, которые ядом сочились в стороны друг друга, умиротворенная Исидора выглядела настоящей царицей, случайно попавшей на псарню.

Я всегда мечтала быть похожей на нее, часами репетировала перед зеркалом холодную улыбку, отдалилась от борьбы за внимание отца еще в детстве.

У меня почти получилось, но появление Лютова перечеркнуло весь прогресс.

Я стала шлюхой, раздвигающей ноги только из-за того, что он красивый и вкусно пахнет.

Мерзко до распухающего кома тошноты в горле.

И больно от собственного предательства.

Порывы похоти казались мне чем-то отравляющим, неправильным. Тем, что разрушает жизнь и развращает душу.

Дитмар не вызывал у меня таких грязных желаний. Я думала о нем с трепетом и уважением. Мне хотелось стать для него хорошей, заботливой женой. Помогать завязывать галстук, с безукоризненной вежливостью принимать гостей в нашем доме, всегда выглядеть спокойной и доброжелательной.

Я могла бы стать порядочной, верной женой.

Дома, посматривая романтические мелодрамы и поглаживая пушистого кота, я часто представляла себе нашу с Дитмаром совместную жизнь.

В этих розовых мечтах мы вели себя чуть менее сдержано, чем в жизни. Дитмар касался меня нежными поцелуями и легкими объятиями, советовался по мелочам и по выходным помогал бы готовить ужин. Были в этих фантазиях и дети, но тему их зачатия я всегда проскакивала, будто очаровательные малыши появляются просто так, из воздуха.

Думать о Дитмаре в таком ключе было неправильно, неприятно.

Сердце вновь защемило, да так, что дышать стало тяжело, а слезы тяжелой пеленой застилали глаза.

Дитмар, возможно, мертв.

Косвенно, из-за меня. Из-за того, что отказался отдать свою невесту, решил сражаться, заведомо предвидя поражение. Он знал, что вряд ли сможет противостоять Лютову. Я поняла это в тот момент, когда любимый подошел ко мне перед боем, мазнул ласковым поцелуем похолодевшие пальцы и бросил последний взгляд. Глаза его были потухшие, как у мертвеца.

Он прощался.

Под мощным потоком воды было хорошо, как в коконе. Можно было даже представить, что здесь меня не найдет ни один Лютов. Будто я сбежала и спряталась по ту сторону водопада.

Я ожесточенно терла тело грубой мочалкой, да так, что кожа покраснела. Остановилась лишь когда почувствовала сильное жжение, судорожно всхлипнула, роняя скупые слезинки.

Никакой душ не поможет мне смыть с себя грязь.

Дверца душевой кабины резко отодвинулась в сторону, и в приоткрывшееся пространство нагло везла рожа Лютова.

— Что с тобой? — грубовато рявкнул он.

Зажав рот ладонью, я глупо глядела на треклятого супруга, выпучив глаза.