— Она уехала. Надеюсь, теперь ты доволен?

«Не совсем. Полдня — и я буду доволен», — мысленно ответил я на вопрос, но сказал совсем иное.

— Она поступила так, как пожелала, — я разглядывал догорающий лист.

— Она сделала так, как ты ей приказал!

«Давненько Фарэм не кричал на меня. Импульсивный мальчик», — я про себя улыбался, добавляя и то, что на Ледяном Троне сдержанность приходит очень быстро.

— У неё был шанс поступить по-своему. Она сделала то, что умеет лучше всего — послушалась старшего.

«Я отбиваюсь от стального вихря трухлявой веткой», — заключил я про себя. От головокружения не приходило на ум ни одной колкости, способной заставить мальчишку замолчать и поставить на своё законное место. Пришёл к выводу, что, как только мне станет получше, я отпраздную отъезд княжны хорошим ужином. Обязательно мясное, горячий пирог и щербет из фруктов. Никакого вина и курева. Но — после горячей купальни и смены одежды. Вчера ещё свежая смена напрочь пропиталась запахом дыма.

— Она послушалась тебя! Тебя! И ты мог бы хотя бы прийти и попрощаться с ней!

«Мог прийти. И тогда бы на коленях умолял остаться», — настаивая на своём, воспитанник, сам того не осознавая, находил слабые места. Не мог не находить, иначе бы само его существование стало бессмысленно. Глупец, управляющий Твердыней, обречён. Пик поглотит его или отбросит прочь. Ученик, не пытающийся превзойти учителя — самый настоящий глупец.

— Бездушная тварь, — выплюнул Фануиурэм, но на этом его ярость не иссякла. Я слышал, как он стал мерить комнату шагами, совсем как раздражённый кильруок перед грозным противником, коему так хочется вцепиться в глотку. Хочется, да боязно.

«Я знаю», — хотел бы согласиться я, но предпочёл промолчать. Уж слишком была тонка грань между двумя настроениями Фарэма. Уступи я ему, и тогда бы поплатился. Кровь бы он пустил мне точно. За слабость, хоть я и признавал её вслух. Признавал в мыслях, и скрывал, надеясь, что о ней никто никогда из смертных не узнает.

— Что тебе стоило оставить её подле себя?

Глухой удар. Под руку воспитаннику попался, как мне показалось, книжный комод. Я подумал, что стоило после его проверить несчастную мебель. Неприятно, когда на глаза попадаются сломанные или помятые вещи.

— Ты думал вообще о чём-нибудь, когда отсылал её от себя? О том, например, каково ей?

«Я это знаю», — снова промолчал я, но не думать не удавалось. Я прекрасно знал её чувство, и тем сильнее понимал её, чем ближе был к княжне. Однако, в отличие от княжны, не пытался показать эмоций. И не прекращал желать её. И днём, и ночью, и когда заставлял быть с Фарэмом, хотя мгновенно зверел от одной мысли, что кто-то может к ней прикоснуться. Хотя бы прикоснуться.

Пьяный разум первое время неплохо отрезвлял дым Зубов. Тело расслаблялось, а с ним уходили и гневные рвения в сторону кого бы то ни было. А потом отмеренной дозы стало мало. Я проваливался в беспамятство и вскоре просыпался от ужасов прошлого, тут же забывая сны и вспоминая о реальности. Бытие растеряло чёткость, месиво событий разных времён путало. Единственным способом оставаться хоть немного прежним стало отсутствие встреч с княжной. Я не переставал думать о ней, но, во всяком случае, мог уделять внимание насущным делам, да и бедствие положения девушки переходило ко мне через невидимую мне связь. Боль напоминала, что я был жив, как и все те, кто подчинялся мне.

Однако спокойнее дышалось только рядом с ней. Где бы она ни находилась, я нуждался в её присутствии. Впервые ощутив её тепло, попробовав на вкус её губы, я не мог не мечтать о том, чтобы повторить близость. Но я ли мечтал? Мог ли желать неумелой нежности тот, кто вообще презирал неуклюжесть? Восхищаться молодой утонченностью, если тело торжествовало от отточенного мастерства. Никогда. Это чуждо, давно пройденный этап. Оставленное позади, должно оставаться позади. Зачем возвращаться? Только потому, что то, что должно было быть в своё время, взяло отсрочку? Ни за что.

— Ей больно, очень больно. Ты знаешь, что такое боль? А она теперь одна ко всему прочему. Знаешь, что такое быть одному? — сопел и шипел на меня Фарэм, изредка замедляя нервный шаг.

— Я знаю, каково это, и я никогда не забывал про одиночество, — согласился я. От пергамента не осталось и следа, и я взглянул на наследника. Нет, не кильруок-щенок. Взрослый пёс, ждущий ошибки противника.

— Тогда за что? За что ты так обошёлся с Риа? — хищник в мальчишке присмирел, но всё ещё скалил клыки.

— Потому, что это лучшее, что я могу ей дать! — на выдохе выдал я и сжал челюсти. Поздно, я оступился.

— Лучшее? Да ты отдал её на растерзание всем мыслимым и немыслимым страхам из-за собственной трусости! — резкий взмах, что-то небольшое блеснуло в руке Фарема и полетело в мою сторону, чтобы со звоном прокатиться мимо и затихнуть на ковре.

Не видя боле опасности в воспитаннике, я принялся за поиски источника недавнего звука. Кольцо среди густого ворса отыскалось через пару мгновений, но я вздрогнул, когда, подняв, узнал в украшении княжеский подарок. Когда-то я сам сказал Фанориа, что его может носить только кронкняжна. Она приняла его, не умолчав, что ей наказывали отказаться от подарка. Приняла, потому, что видела уже мою сущность, связанную с её Душу. Верила, что, когда я узнаю в ней свою незабвенную, я отрину прежнее суждение. Не вышло, планы не изменили русло.