От начала улицы Бурой Коровы поднялись ближе к Верхнему городу, покружили там немного, поглядывая по сторонам и посматривая на отражения в витринах и окнах. Никто на плечах не висел, и тогда они проулками стали спускаться, подниматься и быстро оказались в Клубке.

Здесь улиц толком не было. Деревянные и каменные дома были настроены произвольно, лепились к склону Большого холма, опутывали его скальные выступы, карабкались на них, как на фундамент, причудливо примыкали друг к другу: иной раз, войдя в низкую неказистую дверь одноэтажного строения, можно было пройти его насквозь и оказаться на балконе третьего этажа дома вполне презентабельного. Когда-то давно именно здесь начался Менегрот. Не на месте дворца, не в кварталах Верхнего города — здесь, на склоне, вблизи бьющих ключей, выросло первое поселение. Жители, те же синдар, первопроходцы, не слишком рады были появлению сородичей, но смирились и, хоть власть короля признали без возражений, изменений своего уклада не очень-то хотели. А когда при перестройке Менегрота эту часть города хотели расчистить и заново возвести, местные отказались наотрез, о чем не постеснялись сообщить Тинголу лично, а некоторые и в очень резких формулировках. Тингол тогда мог и разозлиться, мог и посмеяться — выбрал второе; все равно Клубок смыкался с Верхним городом, и оба района просто измерили, описали и оставили в покое.

В чем-то Клубок напоминал новорожденного соседа напротив — Новое Заречье. Здесь тоже были своеобразные трущобы, укромные закоулки, места, где ни днем ни ночью не гас свет, не смолкала музыка; где можно было поесть, напиться, проиграться до последнего медяка, а заодно раздобыть любой товар, получить широкий спектр услуг или найти того, кто этот товар или услугу раздобудет или окажет в любом уголке Белерианда. В отличие от Заречья, ходить по Клубку можно было без опаски для жизни, но за беспечность к содержимому карманов могли легко наказать. Жизнь здесь кипела наособицу, а на вершину холма оглядывались не слишком.

— Постой, — Белег взглядом указал на узкий проулок: в нем под выгоревшей вывеской «ЛОМБАРД» виднелась неказистая деревянная дверь в такой же неказистый деревянный домик — один этаж, чердак наискось заколочен.

Не проулок даже — проем между домами — петлял вокруг бочек, сложенных штабелями ящиков, тачек, тюков и выставленных здесь же стульев и столов. Впереди, шагах в двадцати, проем этот расширялся, образуя подобие крошечной площади, и оттуда долетала песня: невысокая светловолосая девушка в длинной цветастой юбке с мелкими колокольчиками по краю подола медленно кружилась на месте, подняв к небу покрытые витыми татуировками, унизанные браслетами тонкие руки, с резким звоном встряхивала ими и тоскливо, щемяще пела на аварине. Рядом на бочке с поджатыми ногами сидел голый по пояс аваро и перебирал гитарные струны.

В проулке собрался народ. Стояли вдоль стен, сидели на корточках, прикуривали друг у друга, переговаривались. В окнах, прислонившись к рамам, присев на подоконники, перекинув ноги наружу, сидели и мужчины, и женщины, и дети. Кто одет просто — в рубахе навыпуск и суконных штанах, кто в городском платье или костюме, кто-то даже в форме.

Девушка допела, вокруг медленно, с тоской, без привычных возгласов, без кидания на землю монет захлопали. Белег поманил за собой Турина, протиснулся мимо ящика с рыбой, мимо кстати отвернувшегося владельца — и оказался перед нужной дверью. Под неровно прибитым козырьком из мятой жести виднелась кнопка ржавого звонка.

Открыли не сразу. Открыл неопределенного возраста неопределенной белесой наружности дюжий парняга — встрепанный и как будто заспанный, в несвежей широкой рубахе, в широких штанах и башмаках со втоптанными внутрь задниками.

— Чего?

— Часы встали. Сдать бы, — ответил Белег.

— Нет оценщика, — не изменившись в лице, коротко сообщил парняга.

— Мы подождем. Оценщику будет интересно.

Равнодушный взгляд по очереди скользнул по Белегу, по напирающему сзади Турину, и парень — вообще-то его звали Ру — отступил в сторону. Они оказались в тесной сумрачной прихожей, которая стала совсем темной, когда дверь у них за спиной закрылась, в ней слитно и внушительно щелкнули замки.

— Давай.

Белег аккуратно вынул из кобуры револьвер, тот сразу исчез под просторной рубахой.

— Ты?

— У меня ничего, — покачал головой Турин.

Ру ничего не сказал, но по очереди обхлопал каждого по бокам и по ногам. Только после этого отступил в сторону и пустил к другой двери — исцарапанная и облупившаяся, она убедительно перекосилась в раме, но, когда закрылась, издала очень мягкий, очень тихий металлический щелчок.

— Ждите.

Внутри за прилавком стояла женщина. Белег видел ее раньше, но знакомить их по именам тогда не стали. Изящная и очень бледная, с убранными под ремешок черными волосами, в светло-голубой мужского кроя блузе и в кожаном фартуке поверх нее, она спокойно рассматривала вошедших. Тонкие руки с красивыми длинными пальцами лежали на прилавке, в руках был небольшой черный пистолет.

Белег и Турин медленно прошли внутрь и аккуратно сели на обтянутую клеенкой лавку. Ру устроился на высоком табурете возле двери, обхватил себе руками и лениво прикрыл глаза — замер. Женщина постояла еще, прислушалась к глухому шуму снаружи, к доносящейся сквозь шум новой песне; потом села, спрятала пистолет и вернулась к поблескивающим на прилавке частям какого-то механизма.

Комната была немаленькая — шагов десять в длину, пять в ширину. В дальнем углу виднелась еще одна неприметная пошарпанная дверь; окна плотно, без щелей закрыты ставнями, места свободного немного. На стенах по периметру набиты в три ряда полки; на них, а еще на полу, на старых столах и перевернутых ящиках, в плетеных корзинах, в жестяных ведрах, в коробах и тюках грудился всякий хлам: часы с кукушками и без, медные чайники, фарфоровые статуэтки — целые и с отбитыми носами, руками, головами; литые дверные молотки, щипцы для орехов, велосипеды, велосипедные звонки, сковороды, грелки, кофемолки, кофеварки, мельхиоровые подносы, вафельницы, латунные чернильницы, рыболовные снасти, калоши, сапоги, трости… За прилавком на стене среди хомутов и позолоченных рам висело автомобильное колесо, в углу прислонился треснувший протез для левой ноги, с потолка вперемешку свисала конская сбруя. Было тихо — гул Клубка проникал внутрь, но будто терялся среди гор хлама. Было душно. Пахло грязью и долгами.

Охранники, казалось, потеряли к ним интерес. Ру на своем табурете якобы подремывал; женщина щелкала и то и дело перехватывала зубами тонкие отвертки и маленькие щипцы. Белег без резких движений достал из внутреннего кармана газету и развернул. Проинструктированному по дороге Турину оставалось читать через плечо или запастить терпением и развлекать себя изучением причудливого интерьера.

Оценщик пришел через двадцать семь минут.

Снаружи донесся бодрый барабанный стук, и Ру поднялся открыть. Там, в прихожей, задержались на полминуты, не больше; а у женщины было не больше секунды, чтобы спрятанный пистолет вновь оказался в руках, пока Белег переводил взгляд на дверь.