— Волшебница — это скунс. Очень вредный и злостный зверек, и вонючий между прочим…

— У-у! Постираю гада, — ляпнула я в сердцах, зализывая царапины.

Скунс злобно сверкнул зелеными глазищами с отвоеванной печи.

— Ну, чем порадуешь нас, Мирбок, — скоренько обернулась я к воину, и потягиваясь, продолжила, — горячим чайком, холодным кваском или силой мужицкою?

От этих слов воин поперхнулся, а скунс на печи чуть не заржал в голос, если прерывистое шипение воспринять как смех.

— Ты уж похозяйничай сама, красавица, а я тут на дворике огляжусь, — и он спешненько растворился в дверном проеме.

Оглядевшись по сторонам и по-бабьи пятерней причесавшись, фартуком обвязавшись, отхлебнув чайку горячего, я вступила на поле генеральной уборки.

Посуда, кастрюли, ушаты скоренько полетели во двор, к ним присоединились черные шторки и залежалое богатство сундуков.

Стаи вредных мошек, потревоженные столь наглым вмешательством в их темную мольную жизнь, злобно порхали в облаках искрящейся пыли.

Через час кропотливого и въедливого выбрасывания вещей и омывающих процедур, дом предстал в своем изрядно запущенном состоянии.

Мирбок, раскопав где-то молоток, гвозди и другие подручные инструменты, с любовью и большим вниманием приступил к мелкому внутреннему ремонту. Где дощечку подбил, где половицу поменял, где полочку закрепил, да мало ли дел найдется в стареньком тереме?

Генею я отрядила на мокрющие работы: посуду помыть, вещички и белье постирать, хлам распылить. А себя утрудила побелкой, покраской, и, главное, припозднившимся обедом. Аромат борща, приправленного душистыми травами, скоренько собрал всех местных жителей у деревянного стола. Бабуся-Ягуся чинно водрузилась на лавку и, махнув, разрешила всем приземлиться рядышком.

Злобный и голодный скунс, благодетельно сменив гнев на милость, нетерпеливо пускал слюни по длинным белым клыкам. И как он меня ими не задел, несмело постучалась запоздалая мысль? И я подложила зверьку кусочек мяса на косточке. Воин неодобрительно заворчал, но полезть в миску к домашнему питомцу не решился. Хищный взгляд последнего не предвещал ничего хорошего.

На некоторое время над столом повисла хлюпающая тишина. Горячий борщ сделал свое доброе дело, согрел животы и укротил норовы.

— Так ты на денек решила задержаться, рыжая? — Поинтересовалась старуха, почесывая скунса за ухом.

— Чего ж на денек. На недельку. Как минимум. — Успокоила я всех, — детки по лавкам не плачут, мужик под боком, да и банька еще не топлена.

Гробовое молчание на эти слова сообщило мне, что моя наглость сработала, но злоупотреблять не стоит. И поэтому, схватив за локоток онемевшего воина, я почесала в баню.

Черное убожество, вросшее в землю по самую крышу, облепленное со всех сторон синим мхом, и баней то назвать было страшно. Только отступать некуда, и мы взялись за лопаты. Минут через двадцать откопали входную дверь, слюдяные окошки. А главное расчистили дымоход. Заглянув внутрь, мы увидели баню: печку буржуйку с котлом, обложенную валунами, кадку для воды, полати и паутину, во всей красе хитрых сплетений украшавшую углы. Предупреждающее урчание возвестило нам, кто открывает охоту. Скунс за пятнадцать минут выел и вылизал всю паутину по периметру бани, съев или до смерти распугав местных членистоногих, и с чувством абсолютно выполненного долга развалился на траве, подставляя сытое брюхо согревающим лучам трех солнц.

А мы с Мирбоком натаскали воды, заготовили дров, затопили печь и обдали все горячей водой. Около звонкого ручейка организовали запруду. В общем, занимались простыми житейскими делами. По ходу выяснилось, что воин не знает что такое баня, да еще русская, да еще с парком. Поэтому в час икс две хитро улыбающиеся тетки обернули смущенного мужика простынею и под белы рученьки поволокли в баню. Мощный жар окатил всех при входе в парную. Раздев и загнав воина на полати, подбавив парку, я схватилась за веничек. Душистый, он так и заплясал по спинки, попке, пяточкам…

Не выдержав тепловой пытки, минуты через три, мужик кубарем выкатился из парной. Застыв у входа, он открытым ртом хватал прохладный воздух. И тут ушат родниковой воды с головы до ног обдал его прелестью обтекания, роем мурашек и клубами пара, заструившегося от разогретого тела. Совсем одурев, Мирбок сжал кулаки и уже был готов кинуться на обидчика. Как увидел рядом смеющуюся старуху, протягивающую ему крынку с холодным душистым квасом. Отхлебнув, мужик приземлился на лавочку и с любопытством прислушался к звукам, доносившимся из бани.

Всплески, шлепки, повизгивание, голые бабенки, ретиво проносящиеся в запруду и обратно. Бархатное воркование присаживающихся рядом красавиц, чашечка по кругу, и скоро многоголосая песня оповещала округе о нашем благостном состоянии ума и тела. Песни мы затянули старые: и о морозе, чтоб не морозил, и о ямщике с троечкой и как напилася я пьяна… В общем дорвались горемычные, что и слезу пустили и частушкой закусили.

***

— Ах, черт, ах, мелкий проказник, упер-таки. И ведь знать не знает, что похитил, и до какой беды его это доведет. Хотя!