Антон машинально провел тылом ладони по и впрямь несколько колючей щеке, а Ирина, наскоро натянув свитер, в охапку схватив лифчик, шубу, шапку, магнитофон - вылетела из кабинета, из больничного здания, рванула, едва одолев напор хакаса, дверку "жигуленка", запустила мотор и взяла с места так, что машину аж развернуло.

Погнала по улицам на бешеной - в контексте - скорости, тормозила с заносом, вызывала походя предынфарктные состояния у встречных и попутных водителей, проносилась то под кирпич, то под красный, пока вдруг - вырвало из рук баранку - не ударила машину задком об угол бетонного забора!

Спрятала в ладони лицо. Посидела, приходя в себя. Выбралась наружу осмотреть повреждения. Потрогала смятое крыло, непонятно зачем подобрала, да тут же и бросила, пластмассовые осколки фонарика.

Вернулась за руль и уже спокойненько тронулась с места.

Театральная вахтерша кивнула Ирине как знакомой, и та пошла пыльными закулисными коридорами-переходами, поднялась в звукобудочку. За пультом сидел тощий пятидесятилетний бородач в подпоясанном свитере с кожаными заплатами на локтях.

– А, Ириша! Привет. Заходи, - обернулся на мгновенье и снова уставился сквозь двойное звуконепроницаемое стекло в зал, на дальнем конце которого, на сцене, репетировали "Даму с камелиями".

Душераздирающую сцену Маргариты Готье с отцом сожителя прервал вскочивший на подмостки режиссер, стал объяснять, показывать.

– Музыку, Толя!
– заорал вдруг истошно.
– Дай этим бесчувственным ослам музыку!

– Чувственный осел, - буркнул бородач и нажал на кнопку. В зал понеслась трогательная тема из "Травиаты".
– Что с тобой?
– глянул, наконец, на Ирину внимательнее.

– Я, Толенька, уезжаю.

– Куда? когда?

– Насовсем.

– Стоп, стоп!
– донесся голос со сцены.
– Толя, дай сначала!

Толя включил перемотку, скрипки завизжали быстро и наоборот.

– Холодно здесь, - поежилась Ирина.
– Ветер. На юг, на юг, на юг!

– А и правильно, - отозвался Толя, пустив скрипочки.
– С твоими данными! Это мы прибываем сюда! на конечную. А тебе! Благословляю!
– и сделал соответствующий жест.

– Почему! на конечную?

– Блестящий выпускник Ленинградской консерватории, - продемонстрировал Толя себя.
– Автор симфонии "Слово о полку Игореве". Помнишь, у Чехова? Жизнь человеческая подобна цветку, пышно произрастающему в поле. Пришел козел, съел - и нет цветка.

Ирина встала, пошла. Но задержалась в дверях:

– Послушай, Толя. Анатолий Иванович!

Тот обернулся.

– Я тебе что, совсем не нравлюсь?

– Ты?

– Почему ты ни разу не попытался переспать со мною? Я ж тебе чуть не на шею вешалась.

– Ирочка, деточка!..
– состроил Анатолий Иванович мину уж-жасных внутренних мучений.
– Я старый больной человек. Неудачник. Живу в общаге. Бегаю утром по крыше - чтобы аборигенки не смеялись. А сегодня, развел руками, - дует хакас.

– Я не жениться зову - в постель. Впрочем, конечно: ты благороден. Ты в ответе за всех, кого приручил. Потому, наверное, и недоприручаешь. Или, может, тебе уже нечем? Возрастные изменения?

– О-го!
– выразил Толя восхищение.
– Злая! И не подумал бы!

– Я не злая! Я красивая! Я самая красивая в этом городе! Не так? И самая девственная! Смешно?

– Толя, Толя! ты чего, оглох?!
– неслось истеричное режиссерово из зала.
– Стоп! выруби!

Анатолий Иванович, буркнув под нос:

– Мейерхольд!
– остановил скрипочки.

Режиссер снова полез на сцену: показывать. Покрикивал, помахивал руками!

– Так ты еще и девственница?
– полуспросил-полуконстатировал Анатолий Иванович.
– Как интересно! Или это! метафорически?

– Фактически!
– выкрикнула Ирина.
– Тьфу! шут гороховый!
– и побежала вон.

Возле машины ждал-перетаптывался квадратный парень.

– Опять?
– спросила Ирина.

– Чо ты тут делала?

– А что, Васечка, нельзя?

– Он у меня допрыгается, твой ленинградец.

– Эх, был бы мой! Убьешь?

– А мне не страшно: я уже там побывал.

– Может, лучше меня убей?..

– Не-а. На тебе я женюсь.

– Точно знаешь?

– Точно.

– Ну и слава Богу.