— Вот именно, Пётр Алексеевич! А какие яблоки росли в саду у моей матушки! Мёд, а не яблоки! Нынче таких уже не встретишь…

Узнав от Милосердова, что тот только что вернулся из госпиталя, куда отвезли раненого Маевского, Тайцев терпеливо дожидался, когда Платон Фомич расскажет подробности.

— Вот ведь тварь, а тоже жить хочет, ползёт куда-то по своим паучьим делам, — кивнул на насекомое Милосердов. — Загадочное, между прочим, существо… Я его на днях подкормить хотел, напихал ему в паутину хлебных крошек, так ведь не ест! Гордый, стало быть… Сам себя, мол, прокормлю… Вот бестия!

— Видно, не вегетарианец он, — заметил Тайцев. — Ты, Платон Фомич, лучше мух ему налови.

— Ты полагаешь? — покосился на паука Милосердов. — Да где их взять-то? Нет их уже, холодно…

— А ты купи.

— Где же это?

— Здесь неподалёку лавочка есть, там всякую живность продают: черепах, рыбок… За четверть фунта сушёных мух три копейки просят, а за унцию — копейку.

— Ему, может, не сушёных, а живых подавай… Уж очень привередливая тварь.

Милосердов положил огрызок яблока на край пепельницы, поработал кончиком языка между зубами, извлекая оттуда остатки сладкой мякоти, и только после этого посвятил Петра Алексеевича в подробности покушения на Маевского, о которых ему рассказал сам потерпевший, получивший серьёзное, но не опасное для жизни ранение.

— Позволь, Платон Фомич… — недоумевал Тайцев. — Что-то я в толк никак не возьму… Маевский, Петров, Шнайдер… При чём здесь дело Навроцкого? Что всё это значит?

Когда в голове Милосердова накапливалось достаточное количество материала для размышлений, развязка наступала очень быстро: хорошего крупного яблока ему обычно хватало для того, чтобы обдумать и проанализировать самые запутанные дела и выработать крепкую версию преступления. Так было и на этот раз. Когда тщательно прожёванная масса плода отправились в последний путь, оставив во рту и в душе Платона Фомича приятное о себе воспоминание, в голове его воцарилась заоблачная ясность. Покушение на Маевского представилось ему закономерным звеном в цепи событий, связанных с исчезновением Лотты Янсон. Сложившаяся у него версия опиралась на целый ряд фактов и умозаключений, и он готов был предъявить её суду. Походив по комнате в размышлении о том, как бы подоходчивее изложить дело, он, довольно потирая руки, сказал:

— Это, Пётр Алексеевич, значит, что вышел славный пасьянс.

— Рад за тебя, Платон Фомич. Но кто же такой Петров? — спросил Тайцев.

— Этот Петров — личность примечательная, тёртый калач, — сказал Милосердов, немного подумав. — Некоторое время он служил в банке простым кассиром, а затем стал представляться членом правления банка и мало-помалу втёрся в аристократические круги. Это позволило ему провернуть несколько финансовых махинаций. Он проходил свидетелем по целому ряду уголовных дел, но его прямое участие ни разу не удалось доказать. К тому же он не гнушался сутенёрством и собирал дань с нескольких проституток, промышляющих на Невском проспекте.

— Ну и субъект!

— Использовав знакомство с Дерюгиным и кое-какие слухи, ходившие в городских и околоправительственных кругах, — а впитывал он их в салоне графини Дубновой, — Петров придумал несложную комбинацию с липовой покупкой железнодорожной ветки с целью якобы её перепродажи казне и сумел втереться в доверие к Маевскому. Обвести вокруг пальца Маевского, который, несмотря на всю свою удачливость, смыслит в делах неважно, ему не составило труда. Маевский азартен, привык к успеху и поэтому слишком доверчив и неосторожен. К тому же он увяз в любовных интригах и сделался до глупости невнимательным в делах. Ну а уж Маевский, по подсказке того же Петрова, не догадываясь, разумеется, о готовящемся обмане, втянул в это дело вашего Навроцкого…

— А Лотта Янсон? Какое отношение ко всему этому имеет она?

— Лотта Янсон? Постой, Пётр Алексеевич… Ты меня не перебивай… Ну вот, кажется, сбился… Ёжик стриженый! О чём это я говорил?

— О том, что Навроцкого втянул в это дело Маевский.

— Ну да… Так вот, прикарманив деньги Маевского, а затем и Навроцкого, Петров и Шнайдер задумали избавиться от обоих, но так, чтобы не навести на себя подозрение и лучше чужими руками. Маевский же, который знал о деле гораздо больше Навроцкого и был для них опаснее, внезапно уехал за границу. Тогда они и решили не теряя даром времени начать с Навроцкого. Они установили за ним слежку, и, когда Петров вдруг обнаружил, что Лотта Янсон, с которой жил Навроцкий, невероятно похожа на его подопечную проститутку Глафиру Карпович, он тут же задумал воспользоваться этим обстоятельством. Но как? Пока он ломал над этим голову, Лотта Янсон возьми да и пропади, причём обстоятельства и причины её исчезновения, очевидно, были ему известны… Так или иначе, действовать он начал немедленно, в тот же день. Он сразу понял, что это подарок судьбы, и первым делом отправил на тот свет Карпович…

— Зачем?

— Во-первых, для того, чтобы избавиться от свидетеля своих неблаговидных дел. Во-вторых, чтобы направить следствие по ложному пути, что, заметь, ему сначала и удалось. Ну и, в-третьих, чтобы руками правосудия упрятать Навроцкого надолго в тюрьму. Он считал, что для Навроцкого этого будет достаточно. Хуже было с Маевским, из рук которого он получил деньги. Не будь Маевский так занят любовными похождениями и прояви он больше интереса и настойчивости в деле с железной дорогой, он мог бы легко разоблачить Петрова. И это, несомненно, рано или поздно случилось бы. Поэтому здесь были необходимы более радикальные шаги, и Петров решился на убийство. Но убить Маевского он хотел вовсе не в собственной квартире поручика, а заманив его в ловушку, чтобы легче было замести следы. Для этого он подослал к Маевскому Шнайдера. Маевский же, давно подозревавший Петрова в обмане, почуял это, вспылил, и между ним и Шнайдером произошла стычка с известным тебе, Пётр Алексеевич, концом.

— К счастью, Маевский жив…

— Повезло бедняге… И в который уже раз!

— В него и раньше стреляли?

— Ты, Пётр Алексеевич, кажется, не в курсе… Ведь он едва остался жив после автомобильной аварии. Однако речь сейчас не об этом… — Платон Фомич взял со стола графин, налил в стакан воды и сделал несколько глотков. — Так вот… — продолжал он. — Вернёмся к убийству Карпович. Застрелив её, Петров повязал ей на шею шарф Навроцкого и для верности засунул под одежду его же бумажник. Эта шарф и бумажник он уже давно нашёл у неё в квартире и по монограмме легко догадался, кому они принадлежали. Труп он сбросил в Неву, не привязав к нему никакого груза.