— В другой раз, Леокадия Юльевна… Благодарю вас! — сказал Навроцкий и повесил трубку.

Маевский вдруг открыл глаза и едва слышно просипел:

— Ничего, князь… Выберусь… Заживёт как на младенце…

Навроцкому, при виде этих неподвижных глаз, смотрящих прямо перед собой из расползающейся по ковру лужи крови, сделалось не по себе. Он быстро вышел на улицу. К дому Маевского, озабоченно гудя в рожок, приближался автомобиль скорой помощи…

Минут через десять таксомотор с Навроцким на полном ходу въехал в Аптекарский переулок. Дверь в квартиру Петрова оказалась незапертой. Навроцкий вынул из кармана револьвер, взвёл курок и вошёл внутрь. Перед ним предстала картина беспорядка: стулья, один из которых был сломан, валялись на полу, этажерка лежала опрокинутой среди разбросанных книг. В углу комнаты, криво опираясь спиной о стену, с кляпом во рту, сидел связанный по рукам и ногам человек, на лице у него было несколько свежих ссадин. Навроцкий узнал в нём Петрова.

— Где Шнайдер? — спросил он, вытащив у него изо рта кляп.

— Бежал.

— Куда?

Петров отвернулся к стене.

— Куда? — крикнул Навроцкий, тряхнув его за воротник рубашки.

— В Финляндию.

— А деньги?

Петров не отвечал.

— Где деньги? — повторил вопрос Навроцкий, приблизив дуло револьвера к его лбу.

— При нём.

Навроцкий подумал, что, судя по всему, Петров не лжёт и деньги действительно у Шнайдера. Он шагнул к двери, но остановился.

— Когда Шнайдер уехал?

Петров покосился на настенные часы.

— Четырёхчасовым поездом, — сказал он, скривив губы в усмешку. — Плакали ваши денежки, князь.

У него был вид человека, который после блестяще разыгранных дебюта и миттельшпиля неожиданно, в самом конце партии, зевнул фигуру, — человека обескураженного и обозлённого, но уже признавшего своё поражение.

— Поезд номер двадцать пять ушёл в четыре часа тридцать минут. На нём и уехал Шнайдер, — уточнил он. — А следующий, номер пять, отходит в пять минут седьмого, да вот только дожидаться вас на вокзале в Гельсингфорсе Иван Карлович не будет. Ищи его теперь свищи где-нибудь в Ницце или Баден-Бадене…

Навроцкий тоже взглянул на часы. Было уже тридцать пять минут пятого. Вернув на всякий случай кляп туда, куда его поместил Шнайдер, — в глотку Петрова, — он снял с телефонного аппарата трубку и назвал барышне номер Милосердова.

— Господин Милосердов? Это Навроцкий. Маевский в больнице, он тяжело ранен… Петров лежит связанным и, кажется, тоже ранен, но легко… Шнайдер бежал…

Он сообщил Милосердову адрес квартиры, в которой находился Петров, положил трубку и вышел на улицу.

— На Комендантский! Скорее! — бросил он поджидавшему его возле подворотни шофёру…

На аэродроме таксомотор подъехал прямо к воротам одного из ангаров. Взяв с собой шофёра и сжав в кармане револьвер, Навроцкий зашёл внутрь. Новенький русский «Фарман», изготовленный на заводе «Дукс», стоял заправленный и готовый к вылету. Пугать револьвером Навроцкому никого не пришлось: людей в ангаре не было. Он отворил ворота, выкатил вдвоём с шофёром аэроплан наружу, взобрался на пилотское место и, с благодарностью вспомнив урок Блинова, завёл двигатель. И не успел он протянуть шофёру банкноту и почувствовать за спиной толчки вращающегося пропеллера, как из соседнего ангара, услышав звук мотора, размахивая руками и что-то крича, выбежали механики. Навроцкий выстрелил в воздух. Механики остановились. Ещё через несколько секунд аэроплан взял разгон и, оторвавшись от земли, начал упрямо карабкаться ввысь, подминая под себя холодный осенний воздух…

Под правым крылом аэроплана Навроцкий видел берег Финского залива и летел, придерживаясь линии, начертанной водой, песком и соснами. Где-то там, внизу, всего несколько месяцев назад по дороге в Борго они с Лоттой вышли из автомобиля и сидели на дюне, любуясь морем. Ему вспомнилось владевшее им тогда чувство — сладостное, томящее ожидание счастья, — и слёзы выступили у него на глазах…

Менее чем через полчаса полёта Навроцкий заметил, как под ним, оставляя за собой жирный шлейф дыма, по железнодорожному полотну медленно ползёт поезд; там, в одном из вагонов, с его, Навроцкого, деньгами, думая, вероятно, что находится в полной безопасности, сидит Шнайдер. Как и рассчитывал Навроцкий, из состязания с локомотивом «Фарман» вышел победителем: он легко нагнал и оставил позади себя поезд. Но перед самыми Териоками мотор у Навроцкого за спиной начал вдруг пофыркивать и работать с перебоями: горючее, очевидно, было на исходе. Он вспомнил прошлую зиму, когда был близок к тому, чтобы свести счёты с жизнью, и подумал, что сейчас сделать это было бы до смешного просто: стоит лишь направить аэроплан резко вниз или, дав полную волю крылатой машине, откинуться в кресле и ждать смертельного удара. Но именно в эту минуту ему с невероятной жадностью захотелось жить. Он твёрдо знал, что даже отсутствие в баке горючего не сможет его убить. Мотор окончательно заглох, но, сплавив в несокрушимый монолит всё своё внимание, волю и чувство аэроплана, которое пришло к нему за эти немногие минуты полёта, он уверенно, не испытывая ни малейшего страха, посадил бесшумно планирующую машину на шоссе вблизи териокского вокзала. Добежав до перрона, когда поезд уже тронулся после третьего звонка, он едва успел вскочить в замыкающий состав тёмно-коричневый с фиолетовым отливом вагон третьего класса и, на минуту задержавшись, чтобы перевести дух, в тамбуре, медленно пошёл по вагонам, всматриваясь в пассажиров. Шнайдера не оказалось ни в первом вагоне, ни во втором, ни в третьем. Наконец, миновав пять вагонов, Навроцкий обнаружил его в одном из купе первого класса. Прижимая локтем к туловищу небольшой кожаный саквояж, Шнайдер читал газету, и, хотя она заслоняла ему лицо, Навроцкий узнал своего бывшего управляющего по цвету волос и манере стричься. Он подошёл к нему вплотную и, одной рукой стиснув рукоятку револьвера в кармане пиджака, другой отстранил газету. Из-за газеты на него вскинул глаза незнакомый господин с бакенами и усами а-ля Вильгельм. Навроцкий смешался.

— Прошу извинить. Я ошибся…

Господин с бакенами посмотрел на него тяжёлым, напряжённым взглядом и не проронил ни слова. Навроцкий пошёл по вагону дальше. У него мелькнула мысль о бесполезности этой погони. Какая наивность — поверить Петрову! Он вышел в тамбур и начал взвешивать дальнейшие действия. На ум ему пришло, что где-то он уже видел перстень с зелёным камнем, подобный тому, что сидел на пальце этого субъекта с газетой. Но где? Он вспомнил вдруг цимофан Ивана Карловича и тотчас догадался: это Шнайдер, он загримирован! Он бросился назад в вагон, на глазах испуганных пассажиров вынимая из кармана «Веблей», но господина с бакенами в купе уже не было. Навроцкому не оставалось ничего другого, как только двигаться в обратном направлении, в хвост поезда. В одном из вагонов дорогу ему преградил кондуктор-финн, но, заметив в глазах Навроцкого отчаянную решимость, а в руке — револьвер, отпрянул в сторону. Дверь в последний тамбур оказалась закрытой и не поддавалась. Через стекло Навроцкий увидел, что Шнайдер готовится выпрыгнуть из поезда. Едва он успел подумать, что при такой скорости тот непременно покалечится, как в руке управляющего мелькнул чёрный металл, в тамбуре громко бахнуло и зазвенело разбитое стекло. Пассажиры в вагоне вздрогнули, дамы ахнули и завизжали. Навроцкий почувствовал, как что-то обожгло его левое предплечье у самого локтя. Пиджак был пробит пулей, кожу саднило, но рука действовала. В тот момент, когда он сделал ответный выстрел, Шнайдер распахнул дверь и выпрыгнул из поезда. Через разбитое стекло Навроцкому удалось освободить заблокированную ручку и выйти в тамбур. Ещё секунда — и он не раздумывая шагнул в обдававший поезд жёсткий поток воздуха. Упав на железнодорожную насыпь, он почувствовал резкую боль в плече. Смесь пыли и паровозной гари ударила ему в лицо, царапнула, точно наждаком, в ноздрях, в горле. Невдалеке, в перелеске, он увидел фигуру припадающего на одну ногу Шнайдера и, нацелив на него ствол «Веблея», дважды нажал на гашетку…

— Яблоки полезны, Петр Алексеевич. Когда их жуёшь, думается лучше, — говорил Милосердов, с хрустом надкусывая солидной величины краснобокое яблоко и наблюдая за передвижениями по стене большого чёрного паука.

Тайцев, зашедший в сыскное отделение узнать, как продвигается доследование по делу Навроцкого, уже не раз слышал от своего приятеля дифирамбы яблокам.

— Знаем, знаем… — усмехнулся он. — Кто яблоко в день съедает…