— Без него Республика расцветёт.

Не позволяя себя коснуться, Лис ударила его по запястью. Встала, отпихнув мужчину плечом. Что-то в его словах смущало. Будто он случайно раскрыл в них больше, чем планировал.

Она задержала на нём взгляд. Мерзкая раздражающая ухмылка никуда не делась.

— С твоими речами дорога в оппозицию. Что среди наёмников забыл? – огрызнулась под занавес. – Да куда тебе! У Катлера хотя бы есть представления о любви к стране.

Она заперлась в ванной под его смешок: «У Катлера, ну надо же!». Из сумки, которую она бросила на пол, вывалился паспорт. «Джен Тэйт, женщина, 25 лет», – гласил текст, набранный красивым шрифтом на лицевой стороне. На поиск хвостов, ведущих к забытой фальшивой личности, ушло немало времени. Кое-кто по дружбе копнул в императорском архиве – безрезультатно; солдатики, забегавшие излить тоску в бордель мадам Шэнь, дали наводку на бывшего стража Парящего двора, который участвовал в восстании и одним из первых обратил оружие против Адоэля II. Лис подловила его в пабе, ненавязчиво предложила составить компанию на вечер и на выходе, волоча напоенного в стельку солдата до экипажа, переваривала следующее: Джен Тэйт, несмотря на вспомненный фрагмент с провалом на экзамене, на службу поступила, по неизвестной причине заимела недобрые отношения с парой вельмож и исчезла из дворца после смещения боевых действий на территорию Сорнии. После войны её имя всплыло в списках погибших. За подтверждением девушка обратилась в реестр, предварительно сунув ответственному служащему взятку, чтобы не любопытствовал. Повезло: данные не подчистили – липовая она значилась трупом с указанием «расстреляна альдами{?}[Жители Альдии. В 1901 году Альдия, захватив ряд мелких княжеств и государств, без объявления войны вторглась на территорию соседней Мали. В течение нескольких последовавших месяцев в военные действия были втянуты почти все страны Тармандиса, в том числе Сорния.] в плену, год смерти 1903». Озадаченная, она долго таращилась на листок. Напрягали не выдуманный расстрел, не плен – легенды-прикрытия создавались из ничего, она запросто могла фальсифицировать информацию о своей смерти: на войне не считали, подтвердить или опровергнуть чью-либо гибель было трудно. Недоумение вызывала пометка «1903» и то, что Лис совершенно ничего не помнила. Из её головы вычеркнули примерно сотню дней до революции, так убеждал Сонхи. Однако по календарю шёл одна тысяча девятьсот пятый. Она провела при дворе приличный срок, раз имя зафиксировалось в мозгах стража. Не складывалось. Забытый кусок жизни оказался намного крупнее, чем она предполагала.

По мере совершения открытий разрастались пробелы, требующие заполнения. Сонхи врал, а старуха держала рот на замке. От них ничего не добиться. Из-за нагромождения тайн Лис воспринимала себя котёнком, которого бросили в мусорку, потому что утопить не достало смелости. Ей не нравилось блуждать в неведении, потому накануне отъезда она поспрашивала в конторе. Результаты не впечатляли: ребята понятия не имели о её последнем задании перед падением монархии; говорили только, что она пропала на несколько лет, связываясь исключительно с начальницей. Концы вели в никуда.

Безысходность, или, куда вероятнее, любовь к риску, подтолкнула её в паспортный стол. Заявилась она туда назло обстоятельствам и, поведав печальную сказку о сгоревших перед свадьбой документах (фотокарточки возлюбленного, разумеется, прилагались), к вечеру несла в ридикюле хрустящий от новизны паспорт. «На ловца и зверь бежит», – дразнил канцлер в их встречу. Она тоже кое-что смыслила в народных мудростях. И отдавала себе отчёт, что, объявляясь под личиной Тэйт, приманивает беду.

Лис усмехнулась отражению в зеркале. Забавная жизнь. Чудная в некотором смысле. Не ей ли хотелось покоя? Не она ли влезла в квартиру Катлера, намереваясь вогнать в него нож во имя спасения от возможных преследований? Чтобы что – через неделю затеять дерзкую авантюру с непонятным финалом? Ножницы ещё эти… Она плеснула в лицо водой и, сев на бортик ванны, слепо воззрилась на пустую вешалку на стене.

Точно. Катлер. По официальной версии в Парке Основателей в беседку упал снаряд фейерверка, от осколков ваз пострадали несколько военных. Ни упоминания о канцлере. Сводки молчали, немногочисленные свидетели, вмиг онемев, не распространялись. Из научного интереса Лис, переодевшись в разносчика газет, попыталась расспросить о происшествии солдата из взвода, который на праздник направили на охрану парка. Он ответил ёмко: проблема в пиротехнике – выбрали неудачное место для запуска. Старуха, когда она завалилась к ней, с порога осведомилась: не Лис ли пришло на ум запустить фейерверк в Вильма Берга в качестве мести капитану «Призраков» за арест? «Как это связано?» – опешила девушка. Оказалось, Берг приходился канцлеру чуть ли не отцом и в момент взрыва именно он находился в беседке вместе со своими боевыми товарищами. Следы замели чисто. Ни о принцессе, ни о её покушении на заклятого друга Матушка Мэм не догадывалась. Для неё на празднике Эйвилин не покидала комнаты борделя, а Элерт любезничал с иностранными гостями в столовой Парящего двора. Даже свежие бинты, бросавшиеся в глаза с трибуны, объяснили осложнениями после старых ран. Всё-то у них убедительно, гладенько.

Вот откуда взялось беспокойство по поводу реплики Малси. От кого он узнал о покушении на Катлера? Логичнее предположить, что принцесса собиралась избавиться от Росса – главного виновника бед.

Она постучала по колену, чтобы угомонить мысли. Похождение Эйвилин, состоявшее из рекордного количества удачных обстоятельств, уже не отдавало фантастическим везением. За ним крылся вполне реальный человек.

========== Глава 26. Клетка захлопывается ==========

На рынке гомон не стихал с утра до вечера. Торгаши порхали у красочных прилавков, зазывая посетителей ароматными специями, сладостями и яркими нарядами; люди сновали туда-сюда, то и дело проверяя кошели или карманы: в скоплении народа лучше не зевать, иначе какой-нибудь ловкий воришка запросто уведёт все деньги.

Отовсюду доносился аромат жжённого сахара и жареного мяса. Лис сглатывала набегавшую слюну, размешивала на дне чашки гущу тибы и незаметно приглядывалась к прохожим. Если верить Гюзем-бати, слуга бывшего Первого министра трижды в неделю выбирался в город, чтобы найти проводника, но пока что никто не отваживался взяться за привычное ремесло: в прошлом месяце в Льюит понагнали немало солдат, контроль на границе с Мали усилился, а ещё прошёл слух о приезде высокопоставленной фигуры из столицы. Контрабандисты залегли на дно до окончания бури. Никому не выгодно рисковать своей жизнью ради каких-то имперских чинуш, пусть те и предлагали кругленькие суммы. У малийцев правила простые: если в итоге заплатить придётся больше, чем можно получить, они не полезут. Аристократы же чуяли, что их зажимали в угол: в Высокой Палате вот-вот собирались анонсировать закон о национальной валюте. Вряд ли потом кого-нибудь заинтересуют старые обесценившиеся румили.

Тихо падал снег. Несмотря на зимнюю прохладу, девушка выбрала столик на улице, и теперь куталась в пуховый платок, накинутый поверх пальто. Точь-в-точь дремлющая на ветке сова. Хозяин заведения, в третий раз вынесший ей напиток, глянул на темнеющее небо и предположил, что вскоре прорвётся метель. «Которая за сезон, – посетовал он. – Прежде ни одной не бывало. Зимы обычно тёплые».

Как оно «обычно», Лис понятия не имела. Однако за часы наблюдений успела продрогнуть. А Малси всё не появлялся.

Под навесом торговцы коврами рубились в дамадас{?}[Разновидность настольной игры с квадратными фишками, цель которой – захватить королеву противника]. На первый взгляд, ничего примечательного: на востоке игра пользовалась популярностью – ходы учили с малолетства, и у каждого, наверное, местного в сундуке лежали свои особенные фишки. Возникла игра тоже не просто так. По легенде, однажды кюртские цари, не сумев договориться о том, кому достанутся плодородные земли за рекой Анд, развязали кровопролитную междоусобицу. Сражения затянулись на месяцы. Месяцы превратились в годы. Немало людей полегло с обеих сторон; пустела казна, не засевались поля, народ охватывало недовольство. И тогда с горы Гальгют спустился мудрец, который преподнёс царям расчерченную доску и цветные камушки. Он сказал: «Пусть земли достанутся тому из вас, кто победит другого в честной партии!». Правители прислушались к нему, потому что побоялись разгневать бога Ату – считалось, что он говорил устами своих аскетов. Семь дней и семь ночей цари вели бой на игральной доске, и когда один из них наконец выиграл, то от усталости едва сумел подняться. Раскаялись они, поняли, что зазря воевали, и разделили территорию пополам. С тех пор лучшим исходом партии считалась «ничья». Правда, из азарта люди боролись до конца. Легенды легендами, но мало кому нравилось терпеть поражение. А чтобы проигравшему было не слишком обидно, радушные малийцы по традиции угощали его настойками и мясом.