Но во всем ни с чем не сравнимом своеобразии лекций того времени, несмотря на их привлекательность и насыщенность юмором, как это показывает приведенный случай, чувствовалось нечто такое, что я в часы уединения называл для себя словами «боль времени». Это было неумолимое прощание с фразерским и декадентским прошлым, происходившим тогда на лекциях; это было драматическое сражение за новые формы посреди царившего хаоса. Складывалось впечатление, будто из будущего на нас надвигаются темные громады облаков, и Рудольф Штайнер видит их пугающе отчетливо. Постоянно в его речах звучала фраза, которую я когда — то уже слышал на другом примечательном этапе моей жизни: «Мы должны научиться учиться!»

История, примерно так тогда говорил Рудольф Штайнер, преподала нам великий, серьезный урок. Но люди ничему не вняли. Они утратили способность учиться. И теперь нам непременно нужно обрести ее вновь. Нам очень важно научиться учиться!

Вскоре после прибытия в Штутгарт, где он намеревался развернуть деятельность в соответствии со своей идеей трехчленности социального организма, Рудольф Штайнер посетил и фабрику «Вальдорф — Астория». Там я снова встретился с ним, впервые после той беседы в Касселе. Его это, похоже, нисколько не удивило, только, подавая мне руку, он заметил приветливым тоном: «А, вот и вы!»

Наконец наступил день, когда Рудольф Штайнер намеревался выступить перед рабочими и служащими «Вальдорф — Астории». Вряд ли кто — либо в Штутгарте тогда представлял себе, насколько решающим окажется этот день. Совершенно по — новому раскрывая перед слушателями социальные беды XX столетия, Рудольф Штайнер в тот раз особо остановился на проблеме образования. Перед лицом сознания и совести нового времени необходимо признавать за каждым человеком право на образование. Это именно то, что каждая человеческая душа сегодня воспринимает как веление справедливости. Но во многих странах мира, в том числе и в Германии, все еще существует порядок, когда миллионам юных «сынов человеческих» право на образование предоставляется лишь до полных четырнадцати лет, то есть до окончания ими так называемой народной школы. А после этого возможно лишь профессиональное обучение. В результате ежегодно тысячи и тысячи молодых людей именно в том возрасте, когда их духовные и душевные силы особенно нуждаются в заботе и развитии, оказываются особенно ограничены жесткими рамками — причем это касается в первую очередь их лучших способностей. Они подпадают под власть того, к чему принуждает их экономическая жизнь и даже все социальные порядки нашего времени. Их волю сосредоточивают на полезном, на прагматичном, в то время как естественное волеизъявление в образовании в них подавляется и сдерживается. А ведь именно это подавляемое волеизъявление и становится — внутри непрерывно совершенствующейся современной цивилизации — фактором превращения людей в мятежников, революционеров. «От этого, — говорил Рудольф Штайнер, — страдаете все вы, здесь сидящие, начиная от 16-летней ученицы до 60-летнего рабочего».

Мне по — прежнему отчетливо видится то помещение, где прозвучали эти слова. И даже сегодня я ощущаю в себе тишину присутствующих, которые, затаив дыхание, слушали выступавшего. В помещении для сортировки табака, где проходила лекция, просто невозможно было удобно разместить столько людей. Поэтому присутствующие расположились где только это было возможно. Сидели не только на стульях или скамьях; были такие, кто сидел на корточках, а некоторые, помоложе, даже забрались на мешки с табаком, сложенные у задней стены. Это расположение слушателей в виде беспорядочного орнамента и одновременно та сплоченность, та душевная теплота, царившие в такой тесноте, придавали собранию незабываемую интимность. Во многом оно было совершенно не похоже на выступления в наполненных дымом и пивными парами помещениях, о которых речь шла выше.

Перед сотнями работниц и рабочих, внимавших ему как бы из глубины своей собственной судьбы, Рудольф Штайнер раскрывал необходимость новых путей в образовании, необходимость создания единой школы, которая включала бы в себя все народные классы и охватывала бы все этапы человеческой жизни.

И это должно было стать той точкой, в которой моя скромная работа на рабочих образовательных курсах, не имевшая никакой направленности и носившая чисто подготовительный характер, могла бы слиться воедино с чем — то неизмеримо большим. Ибо уже на следующий день после лекции ко мне пришли несколько рабочих и сказали: «Курсы, на которые мы ходим, нам подходят, и мы благодарны за них. Но мы уже люди взрослые. А нельзя ли наших детей с первых лет жизни обучать по тем же методам, о которых мы теперь знаем? Вот если бы была такая школа, о которой вчера шла речь…» Так впервые возник, вначале еще неясный, образ вальдорфской школы.

Если прежде речь шла о подготовительной работе, проводимой в рамках рабочих образовательных курсов, то теперь было самое время подумать о другой подготовке, не менее важной. Здесь сыграли свою роль различные инициативы Эмиля Мольта, который еще в молодые годы глубоко воспринял многие идеи Рудольфа Штайнера по поводу самообразования и самовоспитания. Именно отсюда он черпал те силы, позволявшие ему изо дня в день быть столь деятельным на своей фирме, учрежденной им совместно с другими компаньонами. Эмиль Мольт был умелым управляющим, однако свою задачу как директор фабрики видел в первую очередь в образовании и воспитании людей. В его доброжелательных словах, с которыми он обращался ко всем, совершая ежедневно полный обход подразделений, всеми ощущались благороднейшие духовные семена. И многие из них дали всходы именно во время тяжелых для Германии испытаний в 1919 году. Эмиль Мольт уже давно вынашивал мысль о фабричной школе на основе высоко ценимой им духовной науки. В свете идеи трехчленности социального организма данная мысль не только приобретала конкретные очертания, но одновременно набирала силу и становилась более емкой. Мы хотели теперь, чтобы рожденная в наших мечтах фабричная школа стала совершенно новым для Центральной Европы типом учебного заведения, которое объединяло бы в себе народную и высшую школы. Именно намерение Рудольфа Штайнера положить в основу такого учебного заведения знания о человеке превращало его в новый росток всего школьного дела в мире.

И уже спустя несколько дней после той лекции на вальдорфской фабрике «Астория» с Рудольфом Штайнером встретились три человека, чтобы вместе с ним обсудить учреждение новой школы. Кроме Эмиля Мольта и меня присутствовал Карл Штокмейер. Заслуги последнего в этом новом начинании трудно переоценить. Еще до того, как он поступил в высшее учебное заведение, у него произошла судьбоносная встреча с Рудольфом Штайнером, которая навсегда связала его с антропософской духовной наукой. И эта связь имела сколь активную, столь же и самостоятельную форму. Придя в систему официального школьного образования вначале в качестве учителя математики и физики, он тем не менее постоянно размышлял о возможности реформирования традиционного школьного образования в соответствии с духовной наукой. И вот с основанием Свободной вальдорфской школы настал его решающий час. Карл Штокмейер на всю жизнь связал свою судьбу с этой школой и стал одним из самых активных ее представителей.

Меньше всего хотелось бы здесь обсуждать вопросы, относящиеся к форме и процессу организации новой школы. В соответствующих местах они освещались уже многократно. Я хочу лишь обратить внимание на те соображения общего характера, которые мне сегодня кажутся еще более актуальными, чем сорок лет назад.

Отвечая на один из моих вопросов, Рудольф Штайнер коснулся того, как распределение труда в современном производственном процессе сказывается на душевном строе и сознании его участников. Предприятие нового времени не может обойтись без всеобъемлющей структуры, которая должна быть тщательно продумана буквально до мельчайших деталей. В результате каждому работнику специально отводится тесное и четко ограниченное рабочее место. В то время как в эпоху ремесленного производства человек мог еще обозревать весь процесс изготовления изделия и сам по большей части его и осуществлял, то сегодня он видит лишь один узкий сектор, а во всем процессе его участие носит поверхностный характер или вовсе отсутствует. По крайней мере, своим сознанием он больше не вовлечен в единое целое. Именно в этом последнем обстоятельстве и кроется зло. Неразрывно связанное со специализацией сужение рабочего поля вовсе не должно одновременно означать и сужение поля сознания. Без специализации, вероятно, еще некоторое время предприятиям не обойтись; а культуре не обойтись без расширения сознания. И если этого не произойдет, тогда грандиозный прогресс цивилизации еще долго будет пагубно отражаться на человеческих свойствах, приведет к социальной катастрофе.