Подобно тысячам молодых людей моего возраста, меня тогда тревожил вопрос, что мне делать, когда кончится война. Какой профессиональный путь мне избрать? Та педагогическая деятельность в течение года, которой мне довелось заняться незадолго до войны, не принесла удовлетворения. Можно сказать, авантюрой была тогда и моя работа в качестве учителя французского языка в одной из частных школ южной России. Я смутно ощущал, что мне следовало бы заняться чем — то в области языка. Но педагогическое поприще, как показал мой юношеский опыт, да и недолгая учительская практика меня мало привлекали. Это натолкнуло меня на мысль применить свои языковые познания более нейтральным, практическим образом, например, в качестве переводчика, чтобы иметь, в частности, много свободного времени для научной и литературной работы.

Я спросил Рудольфа Штайнера, не посоветует ли он мне отдать предпочтение последнему варианту. Он на мгновение задумался, при этом на его губах играла улыбка, а затем сказал, что считает маловероятным, чтобы такое более практическое применение языка в посреднической роли, иначе говоря, работа в качестве переводчика, удовлетворило меня надолго. Она не в полной мере соответствует моим задаткам. А затем он добавил: «Вполне возможно, что после войны перед вами встанет совершенно иная задача. Когда кончится война, такое достойное сожаления явление, как отвращение к языкам других народов, непременно исчезнет. Даже наоборот, многие, в особенности молодые люди, весьма усердно, весьма проникновенно станут изучать сразу несколько языков, углубляясь, так сказать, в цветовые оттенки языков». Я спросил его, что он имеет в виду под выражением «цветовые оттенки языков». И он мне тотчас пояснил, что под этим подразумеваются характеристические значения, свойственные многим словам в различных языках. Можно также говорить прежде всего о непереводимом образе, стоящем за каждым отдельным словом. Именно такое не поддающееся переводу, неповторимое начало и характеризует душу того или иного языка. «Но, углубившись в душу иностранного языка, можно дойти до сущности тех людей, которые на нем говорят». И тут он пояснил, насколько неудовлетворителен формальный перевод, формальная замена одних слов другими, как это делается в словарях. Справившись в словаре, можно узнать, что «нога» по — французски «le pied», а по — итальянски «il piede»; или что «душа» — «L'ame» и соответственно «anima»? Но разве у слова «нога» такое же образное значение, как и у «pied», а у «души» — такое же, как у «anima»? В немецком языке, сказал Рудольф Штайнер, слово «нога», с точки зрения звуковой имагинации, сродни слову «борозда», она есть то, что прокладывает борозду, в образе слова заключено некое движение. Слово «pied» или «piede» романских языков заключает в себе нечто более неподвижное, утверждающее. Так и в слове «душа», которое, кстати говоря, в соответствии с духом немецкого языка употребляется также в значении «канал ствола» (орудия, ружья), живет что — то глубоко прочувствованное, сокровенное или запечатлевающееся в душе; а вот «anima» и «ame» имеют отношение к дыханию, к тому напоминающему колыхание движению вперед и назад, с которым связаны вдох и выдох.

Рудольф Штайнер привел еще ряд других примеров. Я удивлялся и чувствовал радостное возбуждение. Как любой человек, изучавший лингвистику, я вдоволь наслушался о традиционных методах «этимологической» дедукции, о том, насколько тщательно она отслеживает возможное и «невозможное» словопроизводство от определенных основ, о ее критическом отборе звукового арсенала с точки зрения генетики и звуковых законов, о том, какой ужас она испытывает перед «полностью ненаучной» народной этимологией. Все это было, несомненно, известно и Рудольфу Штайнеру. Если он сейчас открывал совершенно новую главу имагинативной оценки, на то у него были веские духовные причины, как, впрочем, и во всем, что бы он ни делал. Вот что так сильно привлекло мое внимание. Я смутно чувствовал, что передо мной вдруг открылся источник, струи которого в скором будущем смогут принести что — то безмерно важное. Но еще больше радости мне доставило то, что Рудольф Штайнер в конце беседы неожиданно обратился ко мне лично и сказал: «После окончания войны вашей непосредственной задачей может стать раскрытие перед молодыми людьми таких языковых цветовых оттенков».

Какой беспредельно содержательной оказалась эта встреча в самый разгар войны, те немногие дни, проведенные в Касселе! Я, наконец, освободился от груза, столь сильно тяготившего и сковывавшего меня. На горизонте, подобно неожиданно появившемуся кусочку голубого неба, возникла будущая работа.

И вновь я смог ощутить, какое благотворное воздействие на человека оказывала беседа с Рудольфом Штайнером, к каким духовным началам она призывала.

Устоявшиеся традиционные представления о духе и одухотворенных людях, к сожалению, предполагают, будто то и другое должно проявляться в виде в самой напряженной серьезности и даже торжественности. Нет ничего более ошибочного. Истинная духовность охотнее всего соседствует с юмором. Она, пожалуй, находит и видит в юморе одно из своих здоровых жизненных проявлений. Облик Рудольфа Штайнера всегда был самым живым и привлекательным наглядным подтверждением этой истины.

Я хотел бы здесь привести небольшую историю, услышанную мною из уст самого Рудольфа Штайнера. Когда он был молодым человеком — то ли в конце своих студенческих лет, то ли в начале своей научно — литературной деятельности — он жил в Вене и каждое утро, отправляясь на работу, постоянно встречался с одним пожилым ученым. Как это бывает в подобных ситуациях, между обоими завязалось так называемое шапочное знакомство. Но однажды это знакомство получило некоторое развитие: пожилой господин предложил Рудольфу Штайнеру проводить его и пригласил к себе в квартиру. Там между ними завязался оживленный разговор на философские темы, и особо была затронута проблема познания. Этот пожилой господин тоже интересовался активным восприятием сверхчувственного. И ясно ощутив, что в душе его юного посетителя зазвучали родственные струны, с необычайной живостью воскликнул: «Так вы оккультист? Знаете, тогда вам без изрядной доли юмора не обойтись!»

И Рудольф Штайнер, рассказав эту историю со всем очарованием своей австрийской натуры и своего австрийского языка, весьма энергично добавил: «Более верных слов об оккультизме никогда еще не говорилось!»

Этот приятный, но в то же время нередко отрезвляюще находчивый юмор проявлялся подчас и в упомянутых беседах. Я уже давал характеристику его роли, но в другом плане. Как — то мне рассказали о таком случае.

Некий экзальтированный русский уже на протяжении многих лет довольно хаотично занимался проблемами восточного и западного оккультизма. Предположительно некоторое время он прожил и в Германии, ибо довольно свободно, хотя и с сильным русским акцентом, говорил на немецком языке. И этот экзальтированный человек, когда ему однажды довелось сидеть напротив Рудольфа Штайнера, выпалил патетическим тоном: «Господин доктор, вы мудрец. Не могли бы вы мне дать ответ на последний вопрос?»

Рудольф Штайнер на мгновение задумался, а затем со всей любезностью ему ответил: «Да, если вы будете так добры назвать свой предпоследний вопрос».

Посетитель посмотрел на него с изумлением, ответ его явно отрезвил. Он задумался и в конце концов пришел в замешательство. Затем он поднялся и попросил дать ему какое — то время на решение проблемы «предпоследнего вопроса». Но появился ли он еще раз у Рудольфа Штайнера, об этом мне ничего не известно.

Примерно через год после упомянутых лекций в Касселе Рудольф Штайнер выступил с новыми основополагающими идеями о трехчленной сущности человека. Их суть была впервые кратко изложена в приложении к его книге «О загадках души». Но наряду с этим в конце Первой мировой войны, а затем в самый разгар возникшего сразу после нее хаоса он всячески способствовал развитию всепроникающих импульсов трехчленного строения социального организма. Идея социальной трехчленности сводилась главным образом к пониманию того, что духовно — культурная деятельность в жизни народов должна быть свободной, предоставленной самой себе и управляться автономно; что она лишится жизненных сил и сведется к стереотипам, если общество и впредь позволит государственным институтам дирижировать им; что точно так же должна возникнуть единая, охватывающая весь мир хозяйственная жизнь, построенная на ассоциативно — братском принципе, которая разрушит прежние таможенные границы и, выйдя из — под государственной опеки, освободит себя и от бюрократизации. Хозяйственная жизнь, рассуждал Рудольф Штайнер, лишь тогда станет действительно экономичной, когда она будет строиться, вестись и управляться сведущими в экономике специалистами. Но в государственной жизни, которую нужно прежде полностью поднять до уровня истинно правового государства и сосредоточить на нем ее устои, должно быть естественным все, что касается равенства людей.