Каким бы не был занудой старик Рифелур, но во время занятия приметил рассеянность своего ученика и его поглядывания на большие часы, отсчитывающие каждые полчаса в кабинете.

Тео извинился: дворцовая возня и отсутствие полноценных тренировок и медитации его раздражали, кроме того, после посещения Драконьих Пещер он ещё находился под впечатлением и попросил старшего мастера дать ему хотя бы глазком взлянуть в бессмертный труд его мудрейшества Либериса Первого.

Привыкший уединяться в опочивальне в это время, старик охотно согласился и простил нерадивость своего ученика ради одного условия — после медитирования тот обязательно повторит новые глаголы и проспрягает их все в письменном виде (“Не менее двух свёртков, юный неуч!”)

С толстым фолиантом под мышкой и чистыми пергаментами, Тео отправился, отказавшись от ужина, к себе в комнату, где действительно провёл какое-то время, читая труд “настоящего Арженти” — Либериса Первого. Гнев порой застилал разум, отвлекая от главного, но насыщая решимостью. Не тратя время на успокаивающую медитацию, он прекратил издеваться над собой, удостоверился, что в замке стало заметно тише, переместился сначала в кладовую, где набрал корнеплодов и зелени для Грэйга. Вернулся к себе, и, накинув чёрную мантию из чуждого гардероба, которым разрешено было пользоваться, построил портал к Заячьей хижине. Ночь сегодня должна была стать особенной.

*****

Грэйг внимательно выслушал раздражённого Тео, и гнев того мало-помалу, частично, растратился на слова.

— Мы знали кое-что о дрессировке, — поглаживая бородку, сказал Грэйг, когда гость выговорился и начал угрюмо пить остывший отвар, — но то, что они делают с детьми, и не подозревали. Некоторые наши проникали сюда, чтобы увидеть больше, кто-то не возвращался (я имею в виду всё это время, когда был поднят защитный купол), кто-то видел то, что казалось нам незначительным. Закон Алатуса запрещает вмешиваться в чужие дела, но спасение своих всегда было благим делом. Я слышал, однажды, лет уже не помню сколько назад (давно было), нашим удалось похитить одного дракона. Наши сразу поняли, что это свой. Попытались снять оковы, но разум оказался настолько порабощён властью ликторов, что проще было убить того алатуса, чем сделать его свободным человеком.

Тео отставил пустой деревянный стакан:

— Но если спасать свои благо — почему ваш король не отправиться сюда за драконы? Забрать свои, а Либерис править рабы, как нравиться им. Любой дипломат стараться освободить из заложники свои соотечественники.

— Древний обет старейших и законы, — Грэйг развёл руками. — Это долгая история.

— Я не понимаю, — Тео вздохнул и поднялся. — Какие оправдания есть?

Грэйг поднялся за ним:

— Если нога нашего короля переступит границу, тем самым будет объявлена война. Охранный купол старейшин падёт, и Алатерра больше не будет беззащитной. Поэтому Парламент постановил: глупость любопытного и неразумного на его совести.

— Что с местными алатусами? Откликнулся кто-нибудь? — Тео протянул свиток со словами, которые учитель велел выучить до утра, Грэйг принял его, развернул, пробежался глазами и кивнул, мол, всё понятно.

Они вышли на улицу, где накрапывал лёгкий дождь, но Тео не хотел медитировать в хижине: от гнева давно чесалась спина, хотелось выпустить крылья, а разнести единственное прибежище Грэйга он не собирался.

— Пока тишина. Я каждый час отправляю зов. Нити очень слабые, хотя я себя чувствую гораздо лучше, — Грэйг накинул на себя плащ и взял зажжённую свечу, чтобы удобнее было читать список.

Уселись на поляне недалеко от хижины. Тео на траве принял позу лотоса, сосредоточился, и через минуту вокруг него мерцало защитное воздушное покрывало — “зонт”. Защита от влаги и холода поползла было к Грэйгу, чтобы закрыть и его тоже, но алатус отмахнулся:

— Мне нравится шум леса и дождя: я слишком долго просидел там, где ничего не слышно, кроме отрыжки стражников и криков моего товарища.

— Дай мне минут пять, — попросил Тео, сосредотачиваясь на медитации и изгоняя из себя все мысли и чувства.

Пока он готовился, Грэйг снова отправил зов, но, как и прежде, ответом стала тишина. Свои, прячущиеся в Ааламе алатусы либо спали, защитившись артефактами, либо находились среди чужих.

— Я начинаю, — он развернул свиток и присмотрелся к первому слову. — Итак, глагол “делать”. Настоящее время: я дела-ю, ты дела-ешь...

Грэйг мерно говорил, не сбиваясь и добавляя своему голосу глубокий тон. И казалось окружающей темноте, деревья стали прислушиваться к этой странной молитве или заклинанию, длящемуся непрерывно. Один из мужчин говорил, и его монолог вскоре стал походить больше на изложение древнего сказания, чем на равнодушное перечисление грамматических форм глаголов, а за ними — двух десятков существительных, добровольно приписанных самим Тео к уроку Рифелура-эве.

Прошло больше часа. Наконец, слегка охрипший голос Грэйга затих, он сам поднялся, ежась, — за это время дождь успел его порядочно намочить, а идущая от холодной земли влажность и прохлада заставили чувствовать себя продрогшим. Не дожидаясь конца медитации принца Арженти, который, напротив, был защищён от влаги и даже приподнялся в воздухе над сырой землёй, Грэйг, содрогаясь, побежал к домику, подбросил там в печку поленьев и в блаженстве замер возле огня.

Через полчаса Тео присоединился к нему.