Но Зимний Коловорот минул; закончились самый короткий день и самая длинная ночь. Старое Солнце умерло, и родился Коляда, бог Молодого Солнца.

«Вот и пришёл Карачун Зиме! Солнце на Лето, а Зима на Мороз повернулись», — говорили старики.

На самом высоком в округе холме на Коляду зажгли огромное огненное колесо, а подле него — множество костров. Некоторые из них уже догорели и тлели алыми углями; другие же и нынче ярко светили, и в их всполохах Горазд видел темные очертания людей, что грелись подле огня.

Ветер доносил до княжьего подворья зычные голоса парней да звонкий смех славниц, когда те дружной кучкой высыпались из одной избы и бежали в другую, хохоча и громко переговариваясь. Снег весело и уютно поскрипывал у них под ногами. Большим несчастьем считалось, коли коляда обойдет избу стороной, потому хозяева зазывали ряженых в дома богатыми подношениями.

Где-то там среди колядующих бегала и Лада. Горазд сперва хотел пойти колядовать, чтобы присмотреть за сестрой, но все же порешил остаться и нести дозор в княжьем тереме. В колядную ночь мало желающих было стоять на морозе да пялиться в темноту.

А с Ладой он вот как решил: выцепил одного, самого взрослого, из толпы мальчишек, с которыми сестренка собиралась колядовать, и велел вернуть ее домой матери в целости и сохранности. А коли нет, то он, княжий кметь, спустит с него шкуру. Так что за Ладу Горазд был нынче спокоен.

Слева от него раздалось негромкое покашливание, и облачко светлого пара вырвалось наружу вместе с дыханием. Чеслава поправила застегнутый поверх тулупа воинский пояс и руками в плотных варежках постучала себя по бедрам.

«Никак мерзнет», — озабоченно подумал Горазд.

Что Чеслава не пойдет колядовать, догадаться заранее было не сложно. Потому и его, Горазда, доля в ночь Коляды давно была предрешена.

Дурно чувствовавшая себя княгиня ушла в горницы, как только вернулись все в терем после поджигания огненного колеса, и Чеслава поднялась на стену. В княжьем тереме и на подворье нынче было необычайно тихо: все, кто не стоял в дозоре, ушли в городище колядовать.

Князь вслед за женой не выходил из горниц, и снаружи на стене осталось лишь четверо кметей: Горазд с Чеславой ошуюю ворот, да два умудренных зимами гридня одесную. И в теплой клети под запором сидел воевода Брячислав. Как ударили морозы, князь велел выпустить его из холодного поруба и запереть в тереме на черной стороне.

«Все едино, где его держать. Свое он уже отжил», — сказал тогда Ярослав Мстиславич, и Горазд по скудомыслию своему не шибко его уразумел.

На темном, безоблачном небе ярко светила полная луна: старики говорили, что это к добру. Ее серебряные лучи скользили по свежему снегу и отражались от него множеством искорок. Горазд смотрел в темную даль и ему казалось, что заместо земли впереди раскинулось украшенное мелким жемчугом перламутровое покрывало.

Он покосился на Чеславу и вздохнул, что совсем не пристало кметю. Со дня Посвящения минуло лишь несколько седмиц, и он еще не обвыкся так себя называть. Да-а-а. Не отрок он больше сопливый! На воинском поясе, лично князем застегнутом, вырезан стяг княжеской дружины.

— С княгиней… — он замолчал, чтобы прочистить вдруг разом охрипшее горло, — с княгиней все ладно?

— Да.

Чеслава отозвалась, даже не глядя на него, и Горазд подумал, что, может, правильно мать называла его дурнем.

— Отчего колядовать не пошел?

Вместе с вопросом воительница выдохнула светлое облачко пара. Ее щеки раскраснелись на морозце. Она стояла к Горазду со стороны уцелевшего глаза, и потому он видел, что ее ресницы покрылись пушистым белым инеем. Ростом она как раз с ним вровень была, макушка к макушке. Глядеть на нее было потому сподручно.

— Не восхотел, — буркнул он, насупившись, и тотчас одернул себя: дурень, как есть дурень!

Они вновь замолчали, и Горазд все поглядывал искоса на Чеславу, не ведая, что и как сказать. Добро, разума хватило не спрашивать, отчего она не пошла колядовать. Не такой уж и дурень, выходит?

— Без воеводы Крута как-то скучно, — вновь заговорила Чеслава, и Горазд поспешно кивнул.

Князь вскоре после веча отправил дядьку Крута в Белоозеро. Нужен был там порядок да сильная рука, коли уж остался удел и без княжича, и без воеводы Брячислава. Так что никто больше не расхаживал по подворью да не указывал дозорным, как стоять да куда глядеть, да по сторонам головой не вертеть, не то оторвется. Без его пригляда кмети чувствовали себя осиротевшими.

— Тоже, поди, тоскует по нам, — Горазд тепло улыбнулся.

Хоть и был дядька Крут самым знатным ворчуном в тереме, а все же о каждом заботился да радел.

— Кого теперь девкой беспутной называет, — Чеслава хмыкнула и покачала головой в меховой шапке. И сама от себя не ожидала, что будет поминать воеводу добрым словом.

Услышав, как, скрипнув, открылась дверь, Горазд и Чеслава вдвоем обернулись к терему: на крыльцо вышел князь, хоть и стояла нынче уже глубокая ночь. Пробежав по подворью, он поднялся к ним на частокол.