Посмотрев на меня, он прищурился:

— А что, если ты специально это устроила, чтобы я вернул тебя во Францию?

— Мне начинает хотеться, чтобы именно так это и сработало! Потому что я устала от всего этого бреда, что случился с тех пор, как я всё о тебе узнала! Устала от твоего эгоизма, от того, что ты не считаешься со мной! А теперь ещё терпеть домогательства твоего брата?! Уволь! Я не хочу здесь больше находиться и дня! Чтобы стать свободной, надо стать шлюхой? Хм, я вот-вот буду готова обдумать этот вариант!

— Элен! — Набиль подошёл ко мне и взял за плечи. Первым порывом было стряхнуть его руки, но я удержалась. Не стала. Пусть обнимает. — Не говори так! В чём заключается мой эгоизм? В том, что я хочу быть с тобой? А разве ты со мной быть не хочешь?

— Я хотела с тобой быть добровольно! А не потому, что у меня нет выбора! Чем дольше ты держишь меня здесь, тем сильнее я не люблю это место! Неужели не понятно?

— Мне казалось, что мы пришли к взаимопониманию…

— Я думала, что если мы прекратим ругаться, то ты позволишь мне вернуться во Францию! На работу.

Набиль отпустил меня, отступив:

— Так ты всё это время ждала, что я посажу тебя на самолёт? Ты всё это время хотела покинуть меня?

— Набиль…

— Да или нет?

Я взмахнула руками, а потом развела их:

— Мне нужна свобода.

— Больше, чем я?

Мы встретились взглядами.

— Почему ты не допускаешь возможности быть со мной, как раньше, приезжая в Париж?

— Чтобы постоянно думать, кто может быть с тобой в моё отсутствие? Чтобы не знать, где ты и с кем?

— Ты так возмущался, что я не доверяю тебе, а сам мне вообще ни на грамм не доверяешь?

— Это Европа! Париж! И ты — слабая женщина, которая может не устоять перед чем-нибудь! Я не хочу допускать даже мысли о том, что ты отдашься другому!

— А в Париже ты жить не можешь, потому что тут у тебя семья: жена и дети. Ты полностью обеспечил себе комфорт и удобства, но плевать хотел на мои!

— Какие ещё удобства тебе нужны?! — он обвёл рукой комнату, подразумевая весь особняк с территорией. — Тебе не нужно работать, всё, что ты захочешь — будет у тебя, только скажи, хабибти!

— Кроме свободы?

— Свобода, свобода! Вы в Европе на ней просто помешаны! Что она вам даёт? Право быть нищими и одинокими?

— Но ты, однако, скованным чем-либо быть не хочешь!

— Я? Я всю жизнь слушаюсь отца, подчиняясь его воле. Я скован семьёй, и ты прекрасно знаешь, что не развожусь не из-за того, что люблю Асму, а из-за того, что не могу поступать, как захочется. Я далеко не свободен, Элен, и настоящую свободу я чувствую только здесь, с тобой, — Набиль подошёл ко мне. Внезапно привлёк к себе и взял лицо в ладони. — Я люблю тебя, слышишь? У меня затмило разум, когда Малик сказал, что ты… чёрт, какие джинны его толкнули на эту ложь?! Но я поверил, и чуть с ума не сошёл, потому что не могу представить тебя с другим, Элен! Не могу!

Он говорил это так проникновенно, что сердце забилось быстрее. Договорив, Набиль поцеловал меня, и я, возможно, перепуганная ещё с вечера, возможно потому, что кроме него у меня тут никого не было, а возможно потому, что частичкой души продолжала любить его, ответила на поцелуй, обняла его в ответ, чуть не расплакавшись. Его руки прошлись по моей спине, стиснули талию, задержавшись на мгновение. Потом подхватили под бёдра, и Набиль поднял меня, прижимая к себе. Мы целовали друг друга всё яростнее. В моей пылкости была большая доля ненависти, которую я пыталась потушить в страсти, как сигарету в пепельнице. Но и желание там было, огромное желание: почувствовать себя с ним, его во мне, на мне, гладить его тело, и чтобы его сильные пальцы гладили меня, а губы покрывали поцелуями. Набиль упал вместе со мной на кровать и, скатав быстро подол моей ночной рубашки, сорвал из-под неё трусики. Отбросил. Возбуждённый и готовый, вошёл в меня, вырвав стон.

— Я хочу тебя, хочу тебя так, как никого и никогда не хотел, — целуя мои щёки и губы, шептал он, — будь со мной, Элен, скажи, что любишь меня так же, скажи, что хочешь быть моей, скажи, что ты моя!

— Я твоя, Набиль, твоя! — невозможно было не произносить эту горестную правду, в которой в то же время была щемящая сладость. Стоила ли свобода подобной страсти? Может, иногда мы действительно ею чрезмерно озабочены? Но я знала, заранее знала, что как только всё это закончится, когда мы удовлетворимся, опять настанет пустое время, скучно-одинокие часы отсутствия Набиля, или обеды-завтраки с ним, в которые нас не связывает ничего, и мы начинаем ругаться, споря и доказывая друг другу что-то без конца. Нас не связывает ничего, кроме секса. Мы будто говорим на разных языках, хоть оба в совершенстве знаем французский. Но у него арабская логика, а у меня — русская. Я буду ненавидеть его патриархальность и мужскую вседозволенность, он будет презирать мою строптивость и злиться на то, что я не уважаю правил, установленных их Пророком. Разве можно прожить сколько-нибудь долго вместе одной лишь страстью? Почему я не поняла ещё во Франции, насколько мы разные? И тем не менее, эта разность и тогда, и сейчас заводила меня, пленила и заставляла отдаваться чувствам. Разрушительным, губительным и ведущим в никуда.

Обнажённая, я лежала под покрывалом. Тело гудело от истомы, его обволокло и не отпускало наслаждение. Набиль вышел из душа, без одежды, только встряхивая волосы белоснежным полотенцем. Глядя на него, я не могла ответить себе на простые, казалось бы, вопросы — как буду вдали от него? Как отдамся кому-то другому? Кто ещё сможет удовлетворять меня так? Но этот порочный круг и сжимал меня, приковывая к Набилю постелью. У меня не было иного опыта и других мужчин, но он был до того потрясающим любовником, что экспериментировать и менять что-то не хотелось.